– Извини, забыл спросить. Кто-нибудь обращался насчет пропажи людей? Ну, ты понял, в связи с чем… Да-да, именно… Так… Да… И все?.. Диктуй. Нет, лучше скинь эсэмэской… Благодарю. До связи!
Он не стал убирать мобильник и сказал, в ожидании сообщения глядя на дисплей:
– Одно заявление есть. Девушка пропала, ее мать приходила. Точнее, не заявление даже, официально его лишь через трое суток после пропажи можно принять… Но там как раз мой знакомый сидел, которого я просил все по этому делу собирать. Короче, есть подозрение, что девушка именно в этой маршрутке ехала. Сейчас мне ее координаты скинут. Ага, вот как раз!..
Мобильник пикнул, и Ненахов щелкнул клавишей.
– Нормалева Зоя Ивановна, вот телефон и адрес.
– Это мать так зовут или девушку? – заглянул в дисплей телефона Бессонов.
– Да какая разница! Адрес у них один. И телефон, видишь, домашний. Звонить будем или сразу поедем?
* * *
Поехали сразу. Геннадий Николаевич отчего-то побоялся звонить. Вдруг женщина откажется с ними встречаться или еще что-нибудь… Даже соображение, что если она сама обратилась в милицию, то вряд ли станет избегать встречи, не убедило его поступить иначе. Да и Ненахов не спорил – ехать так ехать. Благо, городок небольшой, не стоверстовый крюк делать.
На звонок открыли сразу, будто их ждали. Впрочем, открывшая дверь миниатюрная стройная женщина, похоже, и впрямь с нетерпением ждала известий, поскольку, тревожно переводя взгляд с одного мужчины на другого, испуганно спросила:
– Вы из милиции? Соня… нашлась?..
Бессонов не знал, что ответить, и посмотрел на друга. Тот чуть замялся, подбирая слова, и наконец выдал:
– Мы не совсем из милиции… Я там раньше работал, но сейчас выступаю… как частное, так сказать, лицо. И вот – Геннадий Николаевич тоже. Ваш, как говорится, товарищ по несчастью.
Женщина перевела взгляд на Бессонова. Нахмурила брови, поморгала, будто силясь что-то вспомнить, провела ладонью по гладко зачесанным, огненно-рыжим – явно крашеным – волосам. Затем в ее серых, молодых и выразительных глазах вспыхнул огонек узнавания.
– Геннадий?.. Гена? Бессонов?..
Геннадий Николаевич недоуменно дернул головой, прищурился…
– Зоя? Кокошечка?! – Он шагнул к женщине и сгреб ее в объятия. – А я не понял – Нормалева какая-то!.. И ты ведь не такой огненной была – обжечься можно! – не признал сразу.
– Так я ведь давно уже не Кокорина, я и уволилась тогда, потому что замуж вышла, а муж военный был, перевели его… Не помнишь разве?
– Припоминаю что-то… Только новой твоей фамилии не запомнил.
– Я смотрю, вы знакомы, – хмыкнул наблюдающий эту картину Ненахов.
– Да, Игорь, ты представляешь, – обернулся к другу Геннадий Николаевич, – это Зоя Кокорина, мы с ней вместе на Фабрике начинали работать. Когда это и было-то…
– Лет тридцать назад, – улыбнулась женщина, аккуратно высвобождаясь из объятий старого знакомого.
– А когда ж ты вернулась? – быстро убрал и, смущаясь, спрятал руки за спину Бессонов. – Где работаешь? Мужа опять сюда перевели?
– Муж умер семь лет назад, – опустила глаза Зоя Ивановна. – А я домой решила вернуться, на родину. У меня ведь и мама тут жила. Вернулась – и мамы через год не стало… Сонечка – единственная моя радость теперь. – Тут женщина вспомнила о причине прихода гостей и вновь всполошилась: – А что с Соней? Почему вы пришли? Вы что-то узнали?..
– Извини, Зоя, – положил ей руки на плечи Бессонов. – Извини, что побеспокоили. Мы ничего пока не знаем. Просто, видишь ли, мой сын тоже в этой маршрутке ехал. Такой вот хард-рок.
Женщина вздрогнула, потянулась к Геннадию Николаевичу, словно хотела прижаться к нему, но опомнилась, опустила руки, отступила на шаг, так что и Бессонову вновь пришлось прятать ладони за спину, и прошептала:
– Невероятно!.. Как же все невероятно…
– Что, Зоя? Что невероятно? – шагнул следом за ней Геннадий Николаевич.
Женщина помотала головой, будто стряхивая наваждение, вновь бросила взгляд на гостей и сказала:
– Что же я вас в прихожей-то держу? Проходите в комнату, я сейчас чай заварю.
– Да не нужно, Зоя, – попытался запротестовать Бессонов, но хозяйка была непреклонной:
– Ну уж нет! Столько лет не виделись… Да и поговорить нам все равно нужно… обо всем этом…
– Вы меня извините, – бросил взгляд на часы Ненахов. – Вам и правда поговорить стоит, а я вам только мешать буду. К тому же у меня еще кое-какие дела есть. Так что разрешите откланяться.
Геннадию Николаевичу показалось, что по лицу давней приятельницы скользнул лучик радостного облегчения. Во всяком случае, уговаривать она бывшего полковника не стала. Бессонов тоже подумал, что без посторонних Зоя почувствует себя уверенней, да и он не так будет стесняться, делясь с ней общей бедой. Поэтому сказал лишь другу:
– Ты мне звони сразу же, как что-то узнаешь, договорились?
– Разумеется. Ты тоже. Возможно, вечером заскочу к вам. Зое привет!
Женщина удивленно распахнула глаза, и Бессонов поспешил объяснить:
– Мою жену тоже Зоей зовут.
Сказал и вспомнил, что позвонить еще раз супруге так и не соизволил. А ведь она ждет, волнуется…
Но тут как раз хозяйка отправила-таки его в комнату, а сама пошла провожать Ненахова и заваривать чай, чем Геннадий Николаевич и не преминул воспользоваться. Сел в старое, уютное кресло, достал мобильник, позвонил жене, успокоил как мог, обещал быть через час дома.
* * *
– А волосы-то красишь, – непонятно почему вырвалось у него, когда Зоя Ивановна расставила на журнальном столике чашки, вазочки с вареньем, печеньем и конфетами.
– Так ведь лет-то мне сколько! Из рыжей давно пегой стала, – засмеялась давняя знакомая и будто вновь превратилась в прежнюю Зойку-Кокошечку. Но смех быстро оборвался, и женщина опять стала выглядеть на все свои пятьдесят с хвостиком. – Ты сам-то как? Все такой же, смотрю.
– Да я нормально, – махнул рукой Бессонов. – Женился тоже. Давно уже. Ниче… ну, Кольке, сыну, тридцать скоро.
– Тридцать? – удивилась Зоя Ивановна, подозрительно оглядев Геннадия Николаевича. – У тебя ж не было тогда никого…
– Ну, еще-то не тридцать. Двадцать восемь пока. Но скоро ведь… – Нехорошая мысль собралась возразить нечто гадкое, но Бессонов сумел от нее отмахнуться.
– У тебя уже, наверное, внуки.
– Какое там! – отмахнулся Геннадий Николаевич. – Дождешься!.. Вчера, вон, опять с матерью поругался. Не понимают они, что и в двадцать восемь, и в тридцать, и в пятьдесят – они все равно для нас дети! Что мы переживаем за них, волнуемся, добра желаем… – Бессонов сознательно говорил о сыне так, будто с тем ничего не случилось, потому что тревога и боль за него подкатили вдруг к сердцу такие, что хоть вой.
