Он вдруг поднял палец, словно вспомнив важное.
— Кстати, да — насчет науки. Сейчас есть такие прозрачные светодиодные панели, которые меняют прозрачность и цвет по команде компьютера. Вот это будет даже более точным сравнением, чем обычный витраж.
— А почему человек не может пережить все солнце сразу?
— Во-первых, может. Для этого достаточно разбить витраж. Во-вторых, это не человек переживает солнце. Это солнце в каждом человеке переживает само себя — ту свою часть, которую оставляет видимой наш мозг. Себя переживает всякая отдельная мысль — каждый луч, уже не помнящий, что он часть солнца…
Он посмотрел на меня долгим взглядом.
— Ну как еще объяснить… Рама, ты ведь клей по молодости нюхал?
Все-таки он, похоже, не врал про личные дела. Я пожал плечами. Мне не хотелось углубляться в эту тему при Софи.
— Там тоже все эффекты возникают оттого, что отключается большая часть восприятия. Впрочем, другие не поймут…
— Так все-таки, — сказала Софи, — как правильно решается «hard problem»?
Улл вздохнул.
— Она не решается никак. Такой проблемы нет нигде, кроме отравленного языком мышления. Каким образом удары пальцев машинистки становятся стихотворением, которое поражает нас в самое сердце? Они им не становятся! Мы принесли это сердце с собой, и все, из чего состоит стихотворение, уже было в нас, а не в пальцах машинистки. Машинистка просто указала на то место, где оно хранилось. И сколько ни изучай ее компьютер, принтер или соединяющие их провода, мы не найдем, где в этом возникло поразившее нас чудо. Ибо для его появления надо, чтобы сначала в гости к этой машинистке пришел сам Великий Вампир…
Улл оглядел класс — и мне отчего-то показалось, что он обращается не только к нам, но и к сидящим за партам восковым фигурам.
— Ну как, поняли что-нибудь? Вот ты, Эз. Все понял?
— В принципе да, — сказал Эз. — Я не понял только одного. Какое отношение это имеет к загробному миру?
— Умница, — улыбнулся Улл. — Именно об этом мы подробно поговорим завтра. А на сегодня все.
Он подобрал свой мешок от углей — и сразу как-то опять съежился и выпал из пространства моего внимания. Я даже не заметил, как и когда он вышел из комнаты.
За время лекции я так устал, что смысл последних слов Улла не дошел до меня совершенно. Я встал из-за парты.
— Ты куда? — спросила Софи.
— Пойду отдохну, — сказал я. — Голова как чугунная.
— Take it easy, — ответила она.
Я хотел пошутить, что с чугунной головой трудно это проделать, но подумал, что от усталости запутаюсь в словах. Мне хотелось побыстрее добраться до своего гроба. Похоже, подобное происходило не со мной одним — французы тоже выглядели прибитыми.
По дороге домой я думал, что ведущий к моей келье узкий изгибающийся коридор — это одна из сюрреалистических ветвей, которые я видел на картине, изображающей замок Дракулы. Так ветвь выглядит изнутри… А снаружи… Разве она выглядит как-нибудь снаружи? Это откуда надо смотреть? Наверно, оттуда, куда я иду спать…
Добравшись до своей комнаты, я повалился в гроб и заснул.
Меня разбудил стук в дверь.
Я поглядел на часы. Был уже поздний вечер — я, похоже, пропустил и обед, и ужин. И все остальные занятия — если они были.
Я вылез из гроба и открыл дверь. На пороге стояла Софи.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.
— Нормально, — ответил я. — Только хочется спать.
— Много новой информации, — сказала Софи. — Когда вампиру приходится много думать, язык чувствует себя некомфортно. Можно войти?
Я посторонился. Когда она проходила мимо, я обратил внимание, что от нее чуть-чуть пахнет духами, чего я не заметил, когда мы лежали в гробу.
Мало того, она накрасилась. Это было практически незаметно — косметики на ее лице присутствовал минимум. Но все-таки она была.
Я почувствовал волнение, и у меня мелькнула преждевременная мысль, что в моей комнате совсем нет мягкого закутка, где можно было бы устроиться вдвоем. Лежать можно было только в моем припаркованном в алькове транспортном контейнере — но там хватало места лишь для одного. Студенческие кельи в замке Дракулы явно не предназначались для свиданий.
— Рама, помнишь, когда мы лежали у меня в гробу, ты сказал — «мы теперь близкие существа». Ты действительно хочешь стать близким мне существом?
Инстинкт меня не обманул.
— Конечно, — ответил я. — И мне жутко нравится, что ты ко мне пришла и говоришь об этом сама.
Софи улыбнулась.
— У оксидентальных вампиров несколько другие обычаи на этот счет, — сказала она.
Ее взгляд ненадолго задержался на алькове.
— А где здесь шкаф? — спросила она.
— Шкаф? — переспросил я.
Я уже привык к тому, что ее мысль чуть опережает мою. Но это был слишком дальний перелет. В комнате, насколько я мог судить, никакого шкафа не имелось вообще. Что мало меня расстраивало — складывать туда мне было нечего.
Поняв, что не дождется ответа, Софи огляделась и подошла к медному украшению на стене — смешной когтистой лапке, которую я принял за антикварную вешалку для шляпы (когда я попытался повесить на нее пиджак, тот упал на пол, и больше я не повторял попыток).
— Вот он, — сказала она и нажала на лапку.
Часть стены отъехала вбок, превратившись в раздвижную дверцу. Я увидел обитое малиновым бархатом нутро глубокого шкафа с мощной перекладиной на уровне своего лица. Это был натуральный хамлет — немного узкий, но вполне комфортабельный.
— А я и не знал, — сказал я.
— Здесь неудобно. Слишком узко.
Мне нравился, конечно, ее холодный инженерный подход к делу, но у меня стали появляться сомнения, заслуживает ли мое скромное любовное мастерство такой тщательной подготовки. Как бы не было разочарований… Впрочем, пути назад уже не оставалось.
— Можно пойти ко мне, — сказала она. — У меня хватит места для двоих.
Я вспомнил головокружительные (или ставшие такими в кривом зеркале памяти) минуты, проведенные в ее гробу — когда наши тела разделяло лишь несколько слоев тонкой ткани.
— В принципе можно, — ответил я.
— В принципе можно или ты этого хочешь? — спросила она, внимательно на меня глядя.
— Хочу, — сказал я и взял ее за руку. — Очень хочу.
Коридор в ее комнату был бесконечным — кажется, она жила в конце самой длинной из веток, отходящих от замка. Комната оказалась в два раза больше моей, с креслами и камином, в котором весело играл огонь. Ее гроб, стоящий в алькове, был призывно открыт.
Она взяла меня за руку и сильно сжала мою ладонь. Я ожидал, что мы пойдем к алькову — но она потащила меня совсем в другую сторону. Прежде, чем я успел что-либо понять, она нажала на такую же точно медную лапку, как и в моей комнате. Часть стены отъехала вбок, и я увидел глубокое нежно-розовое нутро обитого бархатом шкафа. Ее хамлет был почти в два раза шире моего. Тут хватало места не то что для двоих — для троих.
