– Изобретательно!
– Но вы можете сказать, если нельзя написать, – проговорил д’Артаньян.
– Сказать вам?
– Да… если хотите.
Фуке задумался на минуту, потом начал, глядя капитану прямо в лицо:
– Одно только слово, запомните?
– Запомню.
– И передадите его тем, кому я хочу?
– Передам.
– Сен-Манде, – совсем тихо произнес Фуке.
– Хорошо, кому же его передать?
– Госпоже де Бельер или Пелисону.
– Будет сделано.
Карета проехала Нант и направилась по дороге в Анжер.
XXII. Где белка падает, а уж взлетает
Было два часа пополудни. Король в большом нетерпении ходил взад и вперед по своему кабинету и иногда приотворял дверь в коридор, чтобы взглянуть, чем занимаются его секретари. Кольбер, сидя на том самом месте, на котором утром так долго сидел де Сент-Эньян, тихо беседовал с де Бриенном.
Король резко открыл дверь и спросил:
– О чем вы тут говорите?
– Мы говорим о первом заседании штатов, – ответил, вставая, де Бриенн.
– Превосходно! – отрезал король и вернулся к себе в кабинет.
Через пять минут раздался колокольчик, призывавший Роза; это был его час.
– Вы кончили переписку? – спросил король.
– Нет еще, ваше величество.
– Посмотрите, не вернулся ли господин д’Артаньян.
– Пока нет, ваше величество.
– Странно! – пробормотал король. – Позовите господина Кольбера.
Вошел Кольбер; он ожидал этого момента с утра.
– Господин Кольбер, – возбужденно сказал король, – надо было бы все-таки выяснить, куда запропастился господин д’Артаньян.
– Где искать его, ваше величество?
– Ах, сударь, разве вам не известно, куда я послал его? – насмешливо улыбнулся Людовик.
– Ваше величество не говорили мне об этом.
– Сударь, есть вещи, о которых догадываются, и вы в этом особенный мастер.
– Я мог догадываться, ваше величество, но я не позволю себе принимать свои догадки за истину.
Едва Кольбер произнес эти слова, как голос гораздо более грубый, чем голос Людовика, прервал разговор между монархом и его ближайшим помощником.
– Д’Артаньян! – радостно вскрикнул король.
Д’Артаньян, бледный и возбужденный, обратился к королю:
– Это вы, ваше величество, отдали приказание моим мушкетерам?
– Какое приказание?
– Относительно дома господина Фуке.
– Я ничего не приказывал, – ответил Людовик.
– А, а! – произнес д’Артаньян, кусая себе усы. – Значит, я не ошибся, этот господин – вот где корень всего!
И он указал на Кольбера.
– О каком приказании идет речь? – снова спросил король.
– Приказание перевернуть дом, избить слуг и служащих господина Фуке, взломать ящики, предать мирное жилище потоку и разграблению. Черт возьми, приказание дикаря!
– Сударь! – проговорил побледневший Кольбер.
– Сударь, – перебил д’Артаньян, – один король, слышите, один король имеет право приказывать моим мушкетерам. Что же касается вас, то я решительно запрещаю вам что-либо в этом роде и предупреждаю вас относительно этого в присутствии его величества короля. Дворяне, носящие шпагу, это не бездельники с пером за ухом.
– Д’Артаньян! Д’Артаньян! – пробормотал король.
– Это унизительно, – продолжал мушкетер. – Мои солдаты обесчещены! Я не командую наемниками или приказными из интендантства финансов, черт подери!
– Но в чем дело? Говорите же наконец! – решительно приказал король.
– Дело в том, ваше величество, что этот господин… господин, который не мог угадать приказаний, отданных вашим величеством, и потому, видите ли, не знал, что мне поручено арестовать господина Фуке; господин, который заказал железную клетку для того, кого вчера еще почитал начальником, – этот господин отправил де Роншера на квартиру господина Фуке и ради изъятия бумаг суперинтенданта изъял заодно и всю его мебель. Мои мушкетеры с утра окружили дом. Таково было мое приказание. Кто же велел им войти в дом господина Фуке? Почему, заставив их присутствовать при этом бесстыднейшем грабеже, сделали их сообщниками подобной мерзости? Черт возьми! Мы служим королю, но не служим господину Кольберу!
– Господин д’Артаньян, – строго остановил капитана король, – будьте осторожны в выборе выражений! В моем присутствии подобные объяснения и в таком тоне не должны иметь места.
– Я действовал для блага моего короля, – сказал Кольбер взволнованным голосом. – И мне чрезвычайно прискорбно, что столь враждебное отношение я встречаю со стороны офицера его величества, тем более что я лишен возможности отомстить за себя из уважения к королю.
– Уважения к королю! – вскричал д’Артаньян с горящими от гнева глазами. – Уважение к королю состоит прежде всего в том, чтобы внушать уважение к его власти, внушать любовь к его священной особе. Всякий представитель единодержавной власти олицетворяет собой эту власть, и когда народы проклинают карающую их длань, господь бог упрекает за это длань самого короля, понимаете? Нужно ли, чтобы солдат, загрубевший за сорок лет службы, привыкший к крови и к ранам, читал вам проповедь этого рода, сударь? Нужно ли, чтобы милосердие было с моей стороны, а свирепость с вашей? Вы приказали арестовать, связать, заключить в тюрьму людей ни в чем не повинных!
– Быть может, сообщников господина Фуке… – начал Кольбер.
– Кто вам сказал, что у господина Фуке существуют сообщники, кто вам сказал, наконец, что он действительно в чем-то виновен? Это ведомо одному королю, и лишь его суд – праведный суд. Когда он скажет: «Арестуйте и заключите в тюрьму таких-то», – тогда вы послушно исполните его приказание. Не говорите мне о вашем уважении к королю и берегитесь, если в ваших словах содержится хоть какая-нибудь угроза, ибо король не допустит, чтобы дурные слуги грозили тем, кто безупречно служит ему. И если бы – упаси боже! – мой государь не ценил своих слуг по достоинству, я сам сумел бы внушить к себе уважение.
С этими словами д’Артаньян принял горделивую позу: глаза его горели мрачным огнем, рука покоилась на эфесе шпаги, губы лихорадочно вздрагивали; он изображал свой гнев более яростным, чем это было в действительности.
Униженный и терзаемый бешенством, Кольбер откланялся королю, как бы прося у него дозволения удалиться.
Людовик, в котором боролись оскорбленная гордость и любопытство, еще колебался, на чью сторону ему стать. Д’Артаньян увидел, что король в нерешимости. Оставаться дольше было бы грубой ошибкой; следовало восторжествовать над Кольбером, и единственным средством для достижения этого было – так сильно задеть короля за живое, чтобы его величеству не оставалось иного, как сделать выбор между противниками.
