– Ганс, – пробираясь через заваленный вещами коридор, Рэм позвал кого-то из своих телохранителей.
– Да, шеф.
– Где это животное?
– Если вы о господине Филе, то он с группой идет с конца поезда.
– Долго идет, – недовольно пробурчал Рэм. – Опять этих с собой тащит…
– Шеф, это, конечно, не мое дело, – нерешительно произнес Ганс, – тем более, господин Фил мой непосредственный начальник, но… Он сейчас в таком состоянии… Зачем вы его держите?
Рэм остановился, внимательно посмотрел на телохранителя.
– У него есть то, что я ценю больше ума, дотошной исполнительности и гребаного профессионализма. Он дорог тем, чего никогда не было и не будет у тебя, Ганс.
– И что же это, шеф?
– Верность, – заглядывая ему в глаза, ответил Рэм.
Они ушли. Саня и Рита сели на пол рядом с Кастро и молча взяли его за руки. Двери снова грохнули, мимо невезучей троицы прошла еще одна группа людей в военной форме.
– Попалша, Кубинец! – самодовольно прогнусавил появившийся Фил. Одна половина лица его была ошпарена кипятком, другая усыпана пятнами мелких синяков. Последняя его выходка, судя по всему, Рэмом была оценена критически. И, несмотря на внешнее неблагополучие, глаза его излучали радость. Носатый шагнул в купе и опустился на корточки напротив Кастро.
– Отбегалша, бегунок. Думал, вшу жижнь кужнечиком прошкачет, а теперь карачун, обломали ножки…
За его спиной, одна за другой, стали собираться одетые в черную паранджу женщины. Фил засунул руку в карман, вытащил горсть своих любимых конфеток и по одной отправил в рот.
У Сани от удивления отвисла челюсть.
– Не шмотри на моих женщин! – крикнул Фил, оглянулся и снова бросил подозрительный взгляд на молодого человека. – Не шмей даже думать, понял! Они только мои!
– Я не на них смотрел, – ответил молодой человек.
– О да! Жнаю я этот похотливый вжгляд. Жа швою невешту я перегрыжу тебе горло.
– А что ты сейчас грызешь? – волнительно спросил молодой человек и протянул руку. – Покажи, что ты сейчас положил себе в рот.
Фил похлопал себя по карманам, обеспокоенно отодвинулся назад.
– Это мои конфеты. Их тебе тоже жахотелошь?
– Где ты их взял? – спросил Саня, пододвигаясь к нему.
– Пожаимштвовал у одного швоего друга, – ответил Фил, поднимаясь.
Беспокоясь за него, две женщины из гарема втиснулись между ним и Саней, остальные стали уводить Фила дальше по коридору.
– А твой друг, случайно, не ученый из России? – крикнул Саня. – Ты ведь у профессора Ширяева взял эти пилюли, правда?!
– Ну и что? Там у него было много. Ешли бы он по-прошил у меня, я бы тоже ш ним поделилша.
– Стой! Подожди! Дай мне одну. Всего одну!
– Ну, ты и даешь! Как это отдай?! Кто же вот так вот вожмет и отдашт?!
– Я куплю! – крикнул Саня! – Продай! Сколько хочешь?! Назови цену!
– Не продаетша! – крикнул Фил, пробираясь к выходу. – У шамого мало! Привык я к ним!
– Сколько! Назови цену! Ну!
– Миллион! – ответил Фил и вышел из вагона.
Молодой человек схватил с полки кейс и устремился вслед за женихом и его невестами.
Обогнав гарем и настигнув «шейха», Саня раскрыл перед ним кейс.
– Вот! Без пятнадцати тысяч миллион. Гони свою конфету! – потребовал он.
Носатый возбужденно выхватил кейс из его рук, захлопнул его и, трусливо оглядываясь по сторонам, вытащил из кармана и протянул молодому человеку самую дорогую в истории фармацевтики пилюлю.
– Ешть еще, – заговорщицки произнес Фил. – Отдаю по шестынот тышач за штуку.
– Он не дышит! – крикнула Рита, когда Саня появился в вагоне. – Он не дышит, Саша!
Саня схватил с раскладного столика стакан с чьим-то недопитым чаем, так же, как Рэм, разломал пилюлю и размешал порошок пальцем.
– Сейчас, сейчас, дядя Миша… Поднимай ему голову… Сейчас… Сейчас я челюсти ему разожму… Ну же! Ну же, пей!
– Он не пьет! Не пьет! – рыдая, причитала Рита. – Это бесполезно! Мы не успели… Не успели…
Рита опустила голову Кубинцу. Саня сел ему на живот и принялся делать массаж сердца.
– Ну же! Раз, два, три! Ну – раз, два три… Ну…
На десятой попытке грудь Кастро поднялась, в легкие пошел воздух, губы зашевелились.
Не веря своим глазам, боясь радоваться, чтоб не спугнуть удачу, Рита аккуратно, двумя руками, взяла стакан.
– Выпей, родной, выпей, – попросила она, вливая в пересохший рот Кастро спасительную смесь.
Заскрипела вагонная сцепка, поезд дернулся с места, ожил, все его члены почти одновременно пришли в движение.
Хуши сказал: «Часто, чтобы помириться, надо всерьез поссориться»
Вечерело. На улицах добавилось прохожих, на дорогах стало больше машин. Час пик. Готовясь ко сну, город избавлялся от нерастраченной за день энергии.
Аэропорт находился на городской окраине, но тише, спокойней здесь не было. Так же туда-сюда сновали люди, над их головами, то заходя на посадку, то взмывая в небо, грохотали самолеты. Саня, Рита и бледный, еще не полностью отошедший от болезни Кубинец сидели в небольшом маленьком летнем кафе, в пяти минутах ходьбы от аэропорта. Между столиками ходил мальчик и предлагал всем брелоки для ключей, журналы и карты с изображением мировых лидеров.
– … конечно. Всю жизнь, сколько ее помню, – о чем-то рассказывал Кубинцу Саня. – Всех своих детей она потеряла. Каждый час вспоминала их. Особенно Михаила. Очень жалела о вашей ссоре, винила себя… Она умерла быстро, никогда не болела, ни на что не жаловалась. Просто уснула и не проснулась. Остановилось сердце.
Саня замолчал. Кубинец отвернулся в сторону и печально выдохнул:
– Устал. Домой хочу.
– Правильно, – сказал Саня и взял его за руку. – Будем жить вместе.
– Согласен, ты, я и наша Глаша. Нормальной шведской семьей, – улыбаясь, произнес Кубинец, потом добавил: – Дом, Саша, это не стены с обоями, которые помнишь с детства, и не пьяные вопли с улицы на знакомом языке. Дом, это там, где любят и ждут.
– Так это все про нас. Ты на работе, я по хозяйству, пирожки в духовке, цветочки в вазе…
Кубинец усмехнулся.
– Была у меня любимая, поссорились, а теперь, видишь, сыном обзавелся. Поеду к ним. Примут, останусь.
– Ты с нами не полетишь? – с грустью в голосе спросила Рита.
Кастро подмигнул девушке и молодому человеку.
– Миритесь, ребята. Успеете еще нервы друг другу помотать. А я к брательникам подамся. Они меня давно в дело звали, да я все каких-то жар-птиц ловил.
