Мы находились дома уже несколько часов, когда Холмс, отпустив сие замечание, издал сухой смешок и, сложив только что полученную вечернюю газету, зачитал статью, опубликованную на второй странице:
В нашу редакцию поступило сообщение, хотя ещё и неподтверждённое, относительно неистовой погони двух кэбов по улицам Уэст-Энда сегодня днём. Судя по всему, в результате никто не пострадал, однако сообщается, что было разрушено три транспортных средства. Констебль, по его собственному утверждению оказавшийся свидетелем происшествия, полагает, что это ещё один инцидент из тела тех, каковые неизбежно происходят, когда буйству юности позволяют сочетаться с алкогольными напитками, и заверяет в своей поддержке тех, кто мог бы ужесточить законы, запрещающие продажу подобных стимуляторов несовершеннолетним.
— Никогда не переставал удивляться тому, что пресса способна сотворить с чем-то столь обыденным, как правда, — заметил он, откладывая газету и прикуривая новую сигару.
Если он думал развеселить меня этой шуткой, то не достиг цели. Я сверкнул на Холмса глазами, оторвавшись от романа о мореплавателях, которым без особого успеха пытался развлечься после нашего возвращения, и потребовал:
— Объясните же, наконец, зачем вы следили за мной сегодня!
— Мой дорогой друг, я вовсе не собирался следить за вами. Хотя в это и трудно поверить, но то, что наши пути пересеклись, было лишь простым совпадением, а уж то, что мы оказались в одном кэбе, — и вовсе чудом.
Я покачал головой и захлопнул книгу, даже не потрудившись положить в неё закладку.
— Боюсь, мне нужны дальнейшие объяснения. Лучше расскажите, что вы там делали и как так вышло, что вы следили за Хайдом, когда я вас остановил?
Холмс снова хихикнул. Над его головой клубился сизый табачный дым, заволакивая худощавые черты его лица.
— Это, Уотсон, как раз один из тех причудливых поворотов судьбы, что в жизни встречаются гораздо чаще, нежели можно предположить. Все мы наверняка поспешили бы раскритиковать автора, если бы он вставил нечто подобное в художественное произведение. Как вы помните, я попросил вас поговорить с доктором Лэньоном, сам же занялся другим делом. Когда мы расстались, я вернулся прямо в наше жилище и облачился в это одеяние: судя по тому, что вы ничего не заподозрили, маскировка оказалась превосходной. Далее я направился к своему старому знакомому кучеру; сейчас он на пенсии, однако после ухода из компании из сентиментальности выкупил кэб, который водил целых десять лет. По счастью для меня, вскорости он собирается переехать в жильё поменьше и потому как раз пребывал в растерянности, что же ему делать со столь громоздким имуществом. Я предложил своему знакомому продать кэб, и он согласился. Потом в другом месте я взял напрокат лошадь, и таким образом подготовка была завершена.
Причина для маскировки очевидна, поскольку я уже говорил, что со стороны Генри Джекила ни один из нас более не может рассчитывать на радушный приём. Понимаете, Уотсон, какое-то время я подозревал, что Джекил является ключом к местонахождению Эдварда Хайда. Он единственный живой человек, которого Хайд может считать своим другом, а исходя из собственного опыта я знаю, что никто не может долго находиться в бегах без чьей-либо помощи.
Я не только толком не представлял, что же именно ищу, но даже не был уверен, узнаю ли искомое, если вдруг его найду. Однако у каждого человека есть свой определённый режим дня, своего рода рельсы, по которым он движется так же верно, как и любой поезд. Я решил дежурить у дома Джекила ежедневно на протяжении месяца, если потребуется, пока его распорядок не укажет мне определённое направление. Именно пустяки, Уотсон, и выдают нас, и вы уже должны знать, что наблюдение за мелочами есть мой конёк, на который я и рассчитывал.
Вообразите же себе моё ликование, когда, стоило мне лишь подъехать, от парадной дома Джекила отъехал кэб и направился в сторону Кавендиш-сквер. Возможно, именно это я и искал, а посему немедленно бросился в погоню.
— Вас не заметили?
Вопрос, кажется, задел Холмса.
— Слушайте, Уотсон, я полагал, что вы более высокого мнения о моих способностях. Я следовал за Джекилом какое-то время, когда кэб повернул на перекрёстке и в просвете мелькнул силуэт пассажира. И тут-то я едва не выронил вожжи от изумления. То был Хайд!
Подозреваю, ход моих мыслей после сего события оказался идентичен вашему. Действительно, да что же это за человек такой, коли он рискует быть узнанным, в то время как каждый констебль города готов схватить преступника и отволочь его на виселицу? Я даже и не припомню, чтобы когда-либо сталкивался с преступником столь отчаянным или же столь глупым. Я всё ещё пытался как-то разобраться в происходящем, когда на сцене появились вы. Остальное вам известно.
— Не совсем! — возразил я. — К чему вся эта секретность? Почему вы сразу же не посвятили меня в свой замысел?
— Насколько мне помнится, когда я в последний раз предлагал разделиться, вы выступили против, заявив, что мне необходим постоянный медицинский надзор, и потребовали взять вас с собой. Сейчас же это было исключено. Думаю, вы согласитесь, что при благоприятных обстоятельствах одному человеку ещё может повезти наблюдать за домом, не привлекая внимания; двоих же наверняка ждёт неудача. И я не стал терять время на объяснения, решив, что мы потратим его с большей пользой, если я оставлю вас в неведении до тех пор, пока мы не освободимся.
— Может, и так, но что же удержало вас от объяснений, когда я вас остановил? Это и вправду было нечестно, Холмс!
Он посмотрел на меня с теплотой, а потом подался из кресла вперёд и похлопал меня по колену.
— Эх, Уотсон, Уотсон, — произнёс он искренне. — Я прошу прощения, что у вас сложилось такое впечатление. Я никогда бы не осмелился поступить нечестно с тем, от чьей дружбы и преданности теперь столь завишу. Если бы я раскрылся перед вами, вы бы засыпали меня вопросами, которые задаёте сейчас, а Хайд тем временем оторвался бы от нас на пол-Лондона. Ну же, скажите честно, как бы вы сами поступили на моём месте? — В его серых глазах вспыхнул огонёк.
— Наверное, я поступил бы в точности как вы, — признался я некоторое время спустя.
— Ну конечно же! — Холмс откинулся назад и затянулся сигарой. — Эмоции — крест, который все мы обязаны нести, но ведь их всегда можно избежать, если они причиняют особое беспокойство. Не то чтобы нам это помогло в данном случае: увы, я оказался никудышным кучером и упустил добычу. — В его голосе звучала горечь.
— Вы не должны винить себя, — запротестовал я. — Если бы удача улыбнулась нам, а не Хайду, то это он бы разбился на том углу на Пиккадилли. Вы безупречно управляли кэбом.
Он равнодушно отмахнулся от похвалы, однако слабая улыбка дала мне понять, что хорошее настроение возвращается к моему другу.
— Моим учителем был самый лучший кэбмен на свете. Как-нибудь потом напомните мне, чтобы я рассказал об извозчике Фёдоре и том необычном приключении, что мы пережили вместе с ним, — весьма занимательная история. Если бы кнут сегодня держал он, Хайд сейчас бы сидел в тюрьме.
