Инспектор указал на два простых деревянных стула перед столом, и мы сели. Он рухнул в своё кресло, словно ноги его уже не держали.
— Я недооценил вас, — признал он тихо.
— Как и многие другие, — отозвался мой товарищ. Он убрал письмо в карман. — Я не особо стремлюсь изменить подобное отношение, поскольку оно даёт мне определённые преимущества. Итак, инспектор, что вам удалось выяснить о нашем друге Хайде?
— Очень мало, иначе вас бы сейчас здесь не было. — Примирившись с создавшимся положением, детектив живо вводил нас в курс дела: — Этот человек — чудовище. И это очевидно не только из той жестокости, с которой было совершено преступление. Мы разыскали всех каких только можно его дружков и хорошенько допросили. То, что я услышал о нём, омерзительно. Хайд, кажется, водил знакомство с самыми закоренелыми подонками, и всё же среди них не нашлось ни одного, кто бы не ужасался его поведению: этот тип ни в чём не знает меры. Совестливость ему неведома, жестокость — образ его жизни. Говорю вам, я выслушал истории, от которых у вас волосы встали бы дыбом. Однако мне так и не удалось выяснить хоть что-либо о его нынешнем местонахождении. Представьте, ни один человек ничего об этом не знает!
— Возможно, друзья просто не выдают его, — предположил я.
Ньюкомен покачал головой.
— У него нет друзей. Все, с кем я разговаривал, — это более чем подозрительный сброд, и, разумеется, многие из них имеют основания не доверять полиции. Но у меня создалось впечатление, что, знай они об убежище Хайда, они бы его выдали. — Инспектор щёлкнул пальцами. — И дело не только в награде, которую мы объявили за поимку преступника. Вокруг этого человека сложилась такая атмосфера жестокости и ненависти, что его избегают абсолютно все, включая и тех, кого можно отнести к лондонскому дну. Однако, пускай хоть весь мир против этого негодяя, он всё же должен где-то объявиться.
— Орудие убийства у вас здесь? — спросил Холмс.
Ньюкомен пошарил среди кучи бумаг на столе и вытащил крепкий деревянный цилиндр длиной, быть может, чуть менее полуметра, с железным наконечником на одном конце. Другой конец был расколот. Холмс взял улику и внимательно её изучил.
— Узнаёте, Уотсон? — обратился он ко мне.
— Определённо похоже на трость, которой Хайд угрожал нам у Штюрмера.
— Это она и есть. Несомненно, она раскололась в результате яростного удара. Думаю, мы можем безошибочно считать её орудием преступления, повлекшего за собой безвременную смерть сэра Дэнверса Кэрью. — Он вернул обломок инспектору.
— А вы в этом сомневались? — спросил тот.
— Я ни в чём не сомневаюсь, пока не увижу улику. Однако довольно легко сделать ошибочные выводы, когда сталкиваешься со столь тяжёлым преступлением, как убийство. Обычно газетные отчёты не стоит воспринимать всерьёз.
Инспектор заёрзал под пристальным взглядом Холмса.
— Согласен. Что ж, я предоставил вам всё, что нам известно. Кроме, конечно же, обугленной чековой книжки, о которой вы, несомненно, уже знаете. Надеюсь, вы не забудете о нас, если у вас что-нибудь появится. Хотя я не думаю, что подобное произойдёт.
— Представьте, кое-что у меня уже появилось.
— Уже? — Выражение на осунувшемся лице шотландца было не столь благодарным, каким при сложившихся обстоятельствах ему следовало бы быть. — И что же?
— Система. Разве вы не видите её? Убийство сэра Дэнверса, вопиющий случай с маленькой девочкой, нападение на безногого нищего — напомните как-нибудь рассказать вам о последнем, весьма пренеприятная история, — мотивом каждого из известных преступлений Хайда являлось не что иное, как злоба. Отнюдь не жажда наживы и даже не месть. Насколько я могу судить, исходя из своих обширных знаний истории преступлений, случай беспрецедентный. Разве был бы возможен ужасающий разгул Бёрка и Хэра,
[13]
если бы непомерно ограниченные медицинские практики того времени не выплачивали вознаграждение за необходимые им трупы, которые злоумышленники и доставляли. Бетси Фрэнсис и Мэри Тиррелл могли бы сегодня жить, если бы страхи молодого Джорджа Херси не сподвигли его накачать их слабые организмы огромными дозами стрихнина. Стремление выжить подтолкнуло переселенцев из отряда Доннера к убийствам и каннибализму… — Холмс методично загибал пальцы, приводя примеры из своих всесторонних исследований тёмной стороны человеческой природы. От этого зловещего перечня могла дрогнуть даже самая закалённая и ожесточённая душа вроде ньюкоменовской. Поняв, что сказал достаточно, мой друг завершил свою тираду следующим образом: — Дело в том, инспектор, что мы столкнулись с воплощённым злом. Распространённое объяснение, будто Хайд безумен, в данном случае просто не подойдёт. Я встречался с этим человеком и уверяю вас: более здравомыслящего найти сложно.
— И каково ваше заключение?
— Пока у меня его нет. Но я убеждён, что где-то в этой гипотезе и кроется ключ ко всему делу. Быть может, если мы оба будем работать над ним с противоположных сторон…
— Я попросил бы вас не объяснять мне, в чём заключается моя работа, мистер Холмс. — Тон инспектора снова был холоден. — Однако я ценю ваши усилия, даже столь безрезультатные. Если же вы по случайности наткнётесь на нечто важное, то, уверен, вам достанет здравого смысла заглянуть в мой кабинет.
— Вы будете первым, кто это узнает. — Холмс поднялся. — До свидания, инспектор, и благодарю вас за сотрудничество.
— Ну и чего вы добились этим визитом? — спросил я своего товарища, когда мы вышли из мрачного помещения Скотленд-Ярда на тусклый утренний свет. Снег теперь валил вовсю.
— По крайней мере, самоудовлетворения, — ответил он, остановившись раскурить трубку под козырьком подъезда. — Воспоминание о том, как внезапно изменилось выражение лица Ньюкомена, когда он увидел, кто предоставил мне полномочия, будет согревать меня в холодные ночи, когда я впаду в старческий маразм. С практической же стороны, я поставил в известность о своём участии в деле тех, у кого больше всего возможностей помешать моему расследованию, что впоследствии избавит нас от некоторых трудностей.
— Если говорить о последствиях, — заметил я, — то действия Аттерсона могут привести к весьма печальному результату.
Я отпустил это замечание, увидев, что на противоположной стороне улицы резко остановился кэб и из него выскочила высокая и худая фигура адвоката. Он едва ли остановился, чтобы расплатиться с извозчиком, а затем со всех ног кинулся в нашем направлении, уклоняясь от трясущихся экипажей и лавируя между: движение в этом оживлённом квартале было соответствующим. Когда Аттерсон приблизился, по его тяжёлому дыханию и пунцовому лицу я догадался, что сегодняшнее утро выдалось для него весьма напряжённым. Он вот-вот мог оказаться под копытами лошади или под колёсами повозки, доверху нагруженной бочонками с виски для какой-нибудь пивной, когда мы с Холмсом бросились вперёд и вытащили его на обочину — лошади пронеслись мимо. Мы помогли адвокату пересечь тротуар и добраться до здания, которое только что покинули, где он прислонился к стене, хрипя и вытирая мокрым льняным платком пот со лба.
