Глория выложила на стол регистрационную карточку его сестры, повернула ее так, чтобы Фахардо мог прочитать то, что на ней написано. Фахардо взглянул на карточку и перевернул ее, точно игрок в покер, лицевой стороной вниз.
— Мне дал ее Гектор, — сказала Глория.
— Ну и хорошо. — Он снова склонился над паром. — Значит, я могу ничего вам не объяснять.
— А насчет Карла?
— Какого из двух?
— Того, которого я знала.
Он подул на пар, отпил кофе, поморщился — горячо.
— По-моему, сестра называла его Хозе.
— Я называю Карлом.
— Он мертв, — сказал Teniente. — Хотя вам это, наверное, уже известно.
— Это вы его убили?
Фахардо не сильно, но обиделся, покачал головой.
— Кто же? — спросила Глория.
— Карлос.
— Почему?
Он не ответил. Дул на кофе, делал маленькие, мучительные глотки.
— Как на самом деле звали Карлоса? — поинтересовалась она.
— Так и звали, Карлос, — ответил Фахардо. — А фамилия — Маргэйн.
— Кто он?
— Мой двоюродный брат.
— Что ему нужно было от Карла?
Фахардо попытался отпить кофе еще раз, но опустил чашку на стол.
— Деньги.
— А вы, разумеется, к ним даже притрагиваться не хотели, — сказала она.
— Мне было все равно. Я не желал иметь с ним ничего общего.
— Он мертв, — сказала Глория. — И я хочу, чтобы вы посвятили меня в подробности.
— Мы с вами разговариваем начистоту, — сказал Фахардо, — ведь так?
— Надеюсь.
Он кивнул и приступил к рассказу:
— Я совершил ошибку, возвратившись в эти места. Беда в том, что, когда наша семья уехала отсюда, я был еще слишком мал. Не понимал, какая это дерьмовая дыра. А отец годами втолковывал мне, до чего красив наш городок, как жизнь в нем бьет ключом. Все оказалось детскими сказками.
Но я же и был ребенком. А дети не отличают сказку от были. И некоторые вырастают, так этому и не научившись. В мире полным-полно людей, которые продолжают верить в Санта-Клауса.
Что касается моего отца… Его мне извинить нечем. Отец наверняка знал, что после того, как исчезло озеро и разъехались люди, городок обратился в руину. Если он и был поначалу чем-то хорош, то ко времени нашего переезда в Мехико от этого и следа не осталось.
А если говорить честно, хорош он не был никогда. Мать сказала мне перед смертью: «Твой отец любит приукрашивать прошлое».
Я услышал это от нее, когда мне было четырнадцать лет. А по-настоящему понял, о чем она говорила, лишь приехав сюда, увидев все своими глазами и обнаружив, что его россказни — бред собачий.
Фахардо изобразил отеческое благодушие:
— «О, поезжай туда, Тито, такое прекрасное место, там, ду-ду-ду, молоко и мед. Земля нашей семьи. На протяжении жизни многих поколений кто-нибудь из наших непременно орошал ее своей мочой. Там все нас знают. Дамы на улицах кланяются, когда ты проходишь мимо, всем известно твое имя, и все тебя уважают».
Он изобразил карикатурную улыбку.
— Теперь я вижу это каждый божий день и в полной красе. — Он обвел рукой подгнившие стены кинотеатра: — Разве это не фантастика, сеньора? Посмотрите, как сияют светильники. Вслушайтесь в шум на улицах — это горожане спешат на рынок. Муниципалитет что ни день устраивает парады, вы заметили? Даже если льет дождь, все равно устраивает, — потому что дождей у нас не бывает.
— Если вы знали, что здесь так плохо, зачем же вернулись?
— Элизе хотелось выбраться из города. Она считала, что его грязный воздух вреден Пилар. И правильно считала. Вы когда-нибудь были в Мехико?
— Не была.
— В конце дня я сморкался, — сказал Фахардо, — и видел в платке черные сопли, как будто у меня в голове фонтан нефти забил. А дочка больна муковисцидозом. Один мой друг работает у конгрессмена. Вот он и раздобыл мне эту работу — за небольшое вознаграждение.
— Разве нельзя было найти место получше?
— Получше? Где? Да лучше Агуас-Вивас и нет ничего на свете. Мой отец…
Фахардо поискал подходящее слово.
— Это мой отец, — заключил он.
— Но ведь, увидев, что здесь и как, вы же могли уехать отсюда.
— Вы не понимаете. Только-только приехав, я подумал: какое чудесное место. Я оглядывался вокруг и видел все, что описывал отец. Безумие, конечно, но так оно и было. Я разукрашивал эту помойку его враньем. Знаете, как картину вешают, чтобы прикрыть дыру в стене.
Он допил остывший кофе, поставил чашку на стол, оттолкнул от себя.
— Послушайте, — сказал он. — Давайте-ка мы — вы и я — забудем, после того как поговорим, об этой истории.
— Ну, это от вас зависит, — сказала Глория. — От того, что вы мне поведаете.
Пауза.
— Ладно, — согласился Фахардо и продолжил свой рассказ.
Немногим больше года назад Карлос Маргэйн приехал, чтобы пожить какое-то время у Teniente и его жены, как делал обычно, оставаясь без денег и без работы. Что случалось нередко, поскольку он был актером.
— Вернее… собирался стать актером, — сказал Фахардо. — Какое-то время он проучился в Национальном институте изящных искусств. Потом поехал доучиваться в Соединенные Штаты, провел там год в университете. Думаю, в дорогом. Массачус — это как, дорого?
Ответа Глории он дожидаться не стал:
— Уверен, что дорого, иначе бы Карлос туда не поехал. Ему по душе только то, что дороже всего. У него богатые родители.
— А как же ваша семья? — спросила Глория. — Образование, которое получили вы, тоже, наверное, не дешево стоило.
— Когда работаешь стражем порядка в дыре вроде этой, деньги на тебя дождем не сыплются. А мои дядя с тетей — самые прижимистые люди, каких только видел свет.
Впрочем, в детстве мы с Карлосом дружили. Часто играли вместе. К актерству своему он никогда всерьез не относился. Он не любит работать. Звание актера позволяет ему бездельничать, именуя это подготовкой к роли.
При последнем приезде Карлоса, рассказывал Фахардо, выяснилось, что у того серьезные неприятности. Родители решили наконец избавиться от бессмысленной статьи расходов и перестали посылать ему чеки.
— И поделом, — сказал Фахардо. — Ему как-никак тридцать три года.
— Правда?
— А вам он что наговорил?
— Что ему сорок один. Я еще подумала, что выглядит он для своих лет очень молодо.
