— Верну, — пообещал Максим Вавилов.
А про себя подумал: вот в Питер слетаю и верну. Завтра
вечером.
* * *
Надежда долго и бессмысленно колотила в дверь Марьи
Максимовны — та не открыла, да и странно было бы, если б открыла ночью! — а
потом позвонила Уолшу.
Больше звонить было некому.
Трясясь, как в ознобе, забывая английские слова, она быстро
выговорила в трубку, что у нее в квартире на люстре повесился какой-то человек,
и уселась на верхнюю ступеньку — ждать.
Ей показалось, что прошла вечность, прежде чем он приехал.
Гроза бушевала вовсю, и белые всполохи молний озаряли парадное, где жалась
Надежда, и распахнутую дверь в ее квартиру, в которой был покойник.
Ей было так холодно, что зубы отчетливо стучали, выбивали
дробь, и, когда хлопнула дверь парадного, она даже не смогла сдвинуться с
места.
Уолш прибежал по лестнице, почему-то с головы до ног мокрый.
Он был один, а Надежда была уверена, что он приведет с собой три батальона
морских пехотинцев.
— Почему вы здесь? — спросил он.
Она замотала головой — разжать зубы значило снова услышать
их отвратительную костяную дробь.
— С вами все в порядке?
Надежда выпростала из кармана руку и показала большой палец
— с ней все просто отлично!
С него капало, капли попадали на нее и казались теплыми, так
сильно она замерзла!..
Он посмотрел на дверь в ее квартиру, достал из кармана
странной формы фонарик, который загорелся так ярко, что Надежда зажмурилась,
зажал его в зубах и осмотрел замки.
Кажется, ему не понравилось то, что он увидел, потому что он
осмотрел еще раз и подвигал дверь обеими руками туда-сюда.
— Офвавафесь фесь! — сказал он Надежде с фонарем в зубах, и
она поняла, что он велит ей оставаться здесь.
Она опять судорожно кивнула, и он пропал в черноте, за
дверью.
Она думала, что он обязательно достанет пистолет, будет
приседать и оглядываться, как это делают в кино, но он не приседал и не
оглядывался, а просто вошел, и все.
Через несколько секунд он вернулся к Надежде. Фонарик был у
него в руке, и ярким лучом он обшарил стены парадного.
Луч мазнул по масляной краске, кое-где облупившейся, и
уткнулся в электрический щиток.
Дэн Уолш снова взял фонарь в зубы, достал из кармана
совершенно мокрых штанов перчатку и перчаткой за уголок потянул на себя дверцу
щитка. Надежда не видела, что он там обнаружил, но что-то щелкнуло, потом
затрещало, и через секунду в ее квартире зажегся свет!
— Вы можете встать?
— Наверное, могу.
— Тогда нам нужно зайти в квартиру.
— Я.., я не могу, Дэн.
— Пойдемте, — повторил он настойчиво. — Не следует здесь
сидеть.
— А.., милицию вызвать? Все-таки там.., труп.
— Там нет никакого трупа, — сказал Уолш. — Это чьи-то глупые
шутки. Поднимайтесь, Надя.
Ее имя он произнес не так, как произносят все англоязычные,
— «Надья». Он сказал совершенно правильно — «Надя».
— Как.., нет трупа? А.., человек на люстре?..
— Это не человек.
— Что?!
— Пошли! — И он подтолкнул ее в квартиру.
Кругом горел свет, и было совершенно не страшно. Ее сумка
привычно стояла на полке, и туфли валялись посреди коридора, словно ничего не
случилось.
Зубы все еще стучали, и руки сильно тряслись, и ей пришлось
сложить их на груди и взять себя за локти, чтобы Уолш не увидел, как сильно они
трясутся.
Он первым прошел в гостиную, и она следом за ним, с ужасом,
но все-таки с некоторым любопытством выглядывая из-за его плеча.
— Вот покойник, — сказал Уолш по-русски и простер руку в
сторону дивана. — Посмотрите.
На диване лежало нечто совершенно непонятное, белое,
невразумительное, странной формы.
— Где покойник? — спросила Надежда и посмотрела на
американца.
— Это он и есть. То есть это, конечно, никакой не покойник,
но это то самое, что висело у вас на люстре.
На диване лежало какое-то огородное пугало. Она разглядела,
когда подошла поближе. Сшитая из двух простыней кукла, даже и не кукла, а так,
ерунда какая-то — ручки, ножки, огуречик, вот и вышел человечек! Кукла была
довольно большой, примерно в половину человеческого роста, на длинной веревке.
— Что это такое?! — требовательно спросила Надежда у Уолша.
— А?! Откуда это взялось?
Тот пожал плечами.
Надежда подошла и потрогала длинную белую сосиску, «руку» ее
недавнего покойника. Пугало было набито то ли ватой, то ли соломой, внутри у
него отчетливо шуршало, и какие-то острые углы проступали через тряпку.
— Чем он набит? — спросила Надежда, как будто Уолш в
свободное от американского президента время занимался набивкой чучел.
Тот сосредоточенно пощупал «руку».
— Думаю, газетами. Но это не самое интересное, Надя. Самое
интересное вот здесь. Взгляните.
Он легко, одним пальцем перевернул пугало, и Надежда
отшатнулась и прикрыла глаза.
На обратной стороне чучела на уровне груди было написано
черными буквами «Павел».
— Так зовут вашего мужа?
— Да.
Дэн Уолш взглянул ей в лицо и перевернул пугало надписью
вниз.
— И чем вы можете это объяснить?
— Ничем.
— Понятно.
Он обошел комнату, заглядывая во все углы, словно что-то
искал, а потом еще залез на подоконник и потряс рамы. Надежда все стояла возле
дивана, тупо глядя на пугало.
— Кто мог войти в вашу квартиру?
— Никто, господин полковник.
— Подумайте, госпожа Звонарева.
— Ключи есть только у моих родителей, у меня и у Павла.
— Он вам их не вернул, когда вы расстались?
Она подумала немного.
— Нет. Он сказал, что отдаст их Сашке, соседу, но Сашка
ничего мне не передавал, и я решила, что мой муж так их и не оставил.
— Вы его не спрашивали про ключи?
— Нет.
Она не стала говорить, что ей все казалось, что если он не
отдал ей ключи, значит, он обязательно вернется, значит, он хочет, чтобы у него
был путь домой…
