Вот за этим самым кофе Марья Максимовна и «поспособствовала»
Надеждиному трудоустройству. Лидочка обещала подумать и недели через три
позвонила.
С тех пор они стали неразлучные подруги, несмотря на разницу
в возрасте — Лидочка оказалась старше Нади лет на тридцать.
И все дальнейшее сложилось благодаря Лидочке — работа,
карьера, знаменитости, с которыми Лидочка была дружна и охотно знакомила
Надежду. Ей было не жалко. Ей никогда ничего не было жалко, такой у нее
характер!
Надежда теперь тоже хотела для кого-нибудь стать Лидочкой,
чтобы быть как она — благодетельницей, великодушной и щедрой.
Поэтому москвичу Коле Санькову она сочувствовала и все стремилась
как-то помочь, тем более говорили, что у него в семье проблемы.
— Коля, вы не переживайте, — шепнула она ему на ухо, когда
Дэн Уолш тряхнул своей пастообразной ручищей, Колю поприветствовал. — Все
обойдется. Это в первые дни будет неразбериха и суета, а потом все наладится.
Американцы начнут заниматься своим делом, мы своим, и к визиту уже все
успокоятся. Потом несколько дней обморока и паники, и все!
Коля улыбнулся, и Надежда с удивлением обнаружила, что у
него голубые глаза. По-настоящему голубые, как на картинке.
— Никогда не участвовал в таких мероприятиях, — тихо сказал
он. — И главное, мне бы поработать подольше. Коллектив узнать, структуру
понять! Нет, грянул этот визит, когда меня всего полтора месяца назад из Москвы
перевели!
Краем глаза Надежда видела, что Лидочка о чем-то энергично и
доброжелательно беседует с Уолшем. Ну о чем она с ним болтает! Договорились же
после совещания сразу кофе идти пить!
Наверняка что-то затевает!
— То, что недавно перевели, это даже хорошо! — сказала она
вслух. — И глаз не успел замылиться, и ни в каких группировках вы еще не
задействованы!
— А у вас что? Группировки?
— А в Москве нет?
Коля Саньков засмеялся тихонько.
— И в Москве есть! Мне, чтобы в «Англию» попасть, столько
геморроя досталось! Жена бросила, ей-богу! Ребенку не разрешает со мной по
телефону говорить!
— Ужас какой, — искренне сказала Надежда.
Юля Беляева протиснулась мимо, улыбнулась и прошла и уже
из-за двери показала на часы — давай, мол, кофе же пить собирались! Надежда
чуть заметно кивнула. Во-первых, Лидочка все еще любезничала с полковником,
во-вторых, Колю жалко.
— Меня тоже муж бросил, — сообщила она неизвестно зачем. Она
никому в этом не признавалась, и в отеле, кроме Лидочки, еще никто не знал. И
когда она вдруг это сказала, простыми будничными словами — дело-то житейское,
что такого! — да еще почти незнакомому человеку, кровь вдруг бросилась ей в
лицо и затопила всю голову разом, до самой макушки.
Крови было так много, что она не умещалась в черепе, давила
на глаза и уши, вылилась красным нездоровым цветом на шею и щеки.
Ее тоже бросил муж. А что, разве вы не знали?! Ушел, ушел,
еще в начале лета ушел! Житейское дело, что такого!
— Надежда, что с вами?! Вам.., плохо?
— Мне хорошо, — проблеяла она овечьим голосом, — душно
что-то только. Извините меня, я сейчас.
И она выскочила из белого зала с колоннами, где они
совещались, собираясь бежать на лестницу, где можно остановиться, взяться за
голову, переполненную кровью, и постоять в одиночестве, чтобы никто не видел,
даже Лидочка, чтобы никто не догадался, как ей плохо, и что еще ничего не
кончилось, несмотря на то что прошло уже шесть недель — сорок два дня, тысяча
восемь часов!..
Уже тысячу восемь часов она приходит домой одна. Утром или
вечером, вечером или утром, в зависимости от смены, дневной или вечерней. Дома
все как прежде — две просторные комнаты в старинном питерском доме и неуютная
кухня с наглухо заколоченной дверью на «черную» лестницу. На кухне Надежда не
любила бывать и ужин всегда подавала в гостиную, на круглый стол. Уже тысячу
восемь часов она никому не подает ужин, потому что себе подавать глупо, можно
ведь и в отеле поесть, и повариха Эльвира Александровна любит ее кормить
фирменными пирогами, которые пекут только в «Англии». Надежда ест пироги,
думает о том, как ей не хочется домой, в свои две просторные пустые комнаты, а
Эльвира Александровна рассказывает, как славился на весь Ленинград, да что
Ленинград, на всю Россию кондитерский цех «Англии»!
— Надюш, ты куда? — Это Юля Беляева, озабоченная кофе,
выскочила наперерез, но Надежда только махнула рукой и пробежала дальше.
Никого у нее не осталось, кроме Лидочки и Марьи
Максимовны!.. Никого…
Она выбежала на лестницу, которая выходила окнами во
внутренний двор, мрачный и глубокий колодец, где никогда не было солнца, и тут
поплакала немного. На работе плакать нельзя, учила ее Лидочка. Как только
увидят, что ослабела, живьем сожрут.
Когда под дверью застучали каблуки, она выхватила из кармана
форменного пиджака платок, отерла глаза. Поймала свое отражение в стекле —
вроде все нормально! — и надела на лицо улыбку.
Улыбка не пригодилась, потому что вошла Лидочка.
— Опять рыдаешь, дура? — спросила она. — Ну порыдай, порыдай,
ладно уж!
— Да я порыдала уже, Лидочка.
— Самый сложный вопрос у тебя еще впереди, — сказала та
назидательно и закурила. — Что ты станешь с ним делать, когда он вернется?
— Он не вернется, — понуро сказала Надежда. — Он даже не
позвонил ни разу.
— Он вернется, — повторила Лидочка и прищурилась. — Это я
тебе говорю! Ко мне все возвращались, и мне приходилось прогонять их взашей! А
однажды вернулись сразу двое, а у меня в этот момент уже был третий. И на моей
кухне они выясняли друг у друга, кто из них главнее и кто решил вернуться
первым! При этом они еще жрали водку и на меня не обращали никакого внимания.
Надежда улыбнулась.
— Мой не такой. Мой гордый и.., сильный человек.
— Ага, — согласилась Лидочка. — Какой-то идиот из пятьсот
восьмидесятого, когда выезжал, подарил мне духи. Он-то идиот, а духи оказались
приличные. Хочешь попробовать?
— Нет.
— Сильные и гордые мужчины не бросают женщин на произвол
судьбы, — категорично заявила Лидочка. — Никогда. Им это даже в голову не
приходит, именно потому, что они сильные и умные. У них в избытке имеется то,
чего у твоего нет и в помине, — ответственность!
— Мой муж, — оскорбилась Надежда, — очень ответственный
человек.
— Ага, — опять согласилась Лидочка. — Поэтому ты сегодня
идешь развлекать еще одного ответственного. Нашего дорогого американского друга
полковника Уолша.
