Нелегкая у него работа — отвечать за президента.
Хорошо, если президент не болван, а если болван?..
Приходится тогда отвечать за болвана, а это грустно, наверное!..
Интересно, какой номер ему отвела Юля Беляева, начальница
службы размещения? Наверняка «сьют», окнами на Исаакиевский собор, все-таки
шишка.
Потом началось «поименное представление», когда русских
представляли американцам, а американцев русским, и Надежда старательно
запоминала имена.
Каучуковый герой боевика носил имя Дэн. Интересно, Дэн — это
Дэниэл? Или какие еще возможны варианты?
Доктора Трутнева тоже представляли, и он вскидывал головку
на куриной шее и щелкал воображаемыми шпорами — очень старался.
Москвич Коля Саньков, переведенный из Москвы с повышением,
сильно нервничал. Все-таки в столице он был всего лишь начальником отдела, а
тут его поставили возглавлять целую службу! Служба, конечно, так себе —
подносчики багажа, складские рабочие и грузчики, — но лиха беда начало! Надежда
тоже когда-то начинала дежурной по этажу.
Вспомнив это, она улыбнулась.
Ее пристроила на работу Марья Максимовна, соседка. Марья
Максимовна дружила с Лидочкой, а Надежда была без работы. После университета
никуда не брали, пугались, что в дипломе написано «учитель английского языка».
Никто не хотел брать на работу учителя! В конце концов ей удалось получить
тепленькое местечко банковской операционистки, поспособствовали какие-то
дальние знакомые. На поверку место оказалось никудышным. Банчок был не совсем
«чистым», мягко говоря. Не совсем легальным. Бандитским, если одним словом.
«Левые» платежки были делом практически ежедневным, а когда она растерянно
сказала главному бухгалтеру, что ничего такого выписывать не будет, потому что
не хочет оказаться в Крестах, тот посмеялся немного, а потом, глядя ей в глаза,
объяснил, что к чему.
Объяснял он так, что Надежда потом несколько недель
просыпалась от каждого шороха и пугалась любой милицейской машины.
Уволиться тоже оказалось проблемой, ее не отпускали, она
«слишком много знала», как в кино, хотя что такого она знала!..
Почти ничего.
Ее выручил будущий муж, который придумал какую-то хитроумную
схему, с кем-то договорился, и ее уволили без потерь и даже без «волчьего
билета».
А потом Марья Максимовна помогла.
Однажды Надежда зашла к ней на кофе. Марья Максимовна была
большая любительница кофе и пила его всегда по утрам, говорила, что на ночь не
решается, опасается, что бессонница скрутит.
Надежда пришла и принесла рассыпчатое печенье, до которого
Марья Максимовна была большая охотница, и Надежда покупала его всегда в одном и
том же месте, в крохотной булочной на Сенной. Только там оно было таким, как
надо, — толстеньким, масляным, не слишком сладким и не слишком мягким.
Она пришла и сразу поняла, что у соседки гости.
На холодильнике лежали перчатки, поразившие тогдашнее
Надеждино воображение. Раньше она никогда не видела летних перчаток — тонких,
как паутинка, очень изящных, с удлиненными пальцами, как будто специально
сделанными для того, чтобы их носили женщины с длинными миндалевидными ногтями.
От перчаток пахло духами.
Косясь на них, Надежда сунула Марье Максимовне коробку,
которая уже слегка замаслилась с одного боку, и сказала, что, пожалуй, пойдет.
Не будет мешать.
Перчатки ее смущали.
— Ну отчего же! — воскликнула Марья Максимовна. — Нет, нет,
проходите, милая!
В комнате, заставленной старинной мебелью, про которую Марья
Максимовна рассказывала, что знаменитый питерский режиссер Алексей Норман
одалживал ее для съемок фильма о последнем российском императоре, сидела
женщина. Она сидела так, как сидят королевы и принцессы на церемонии вручения
Нобелевской премии — на самом краешке стула, скрестив безупречные ноги и сильно
выпрямив спину. Сидеть так ей, похоже, было очень удобно. Она улыбалась и
показалась Надежде сказочно красивой.
— Это Лидия Арсеньевна, — представила Марья Максимовна. — А
это Наденька, моя соседка. Наденька, проходите, не стесняйтесь!..
— Здравствуйте, дружочек мой, — неожиданно сказала красавица
басом. — Почему у вас такой вид, будто перед тем, как зайти сюда, вы спешно
доедали в парадном лимон?
— Н-нет, — пробормотала Надежда.
— Или я ужасно выгляжу?
Теперь красавица сделала испуганное лицо и стала оглядывать
себя, как бы проверяя, нет ли изъянов.
— Однажды я пришла на работу в разных туфлях, — продолжала
красавица, перестав осматривать себя. — Спешила и не заметила, что туфли
разные! Но, знаете, меня не выгнали. Они совершенно не представляют себе, что
будут без меня делать, вот и не выгнали. И с тех пор я всегда ношу на работу
разные туфли!
— Лидочка, — укоризненно сказала Марья Максимовна. — Что вы
пугаете ребенка? Наденька, не обращайте на нее внимания, она просто шутит!
— Да я поняла, — пробормотала Надежда. У нее было такое
чувство, что ее сразу приняли за дуру и разговаривают соответственно.
Было еще довольно рано, часов девять, и солнце, редко
навещавшее эту квартиру, ломилось сквозь пыльные стекла, ложилось большими кусками
на паркет, и хрусталь в шкафу горел торжественным огнем. Лидочка казалась
продолжением солнца — яркая, победительная, уверенная в себе и упоительно
пахнущая.
— Наша Лидочка, — продолжала Марья Максимовна, подкручивая
винтик в кофейной машинке, — работает в гостинице «Англия», на Исаакиевской
площади.
Как будто похвасталась.
Чопорная, аристократическая, величавая «Англия»
соседствовала — стена к стене — с другой знаменитой гостиницей, в которой то ли
покончил с собой, то ли был убит поэт Есенин.
В таком обществе было просто необходимо блеснуть
интеллектом.
— Я знаю, — сказала Надежда. — Сергей Есенин…
— Нет, нет! — вскричала Лидочка. — Это не к нам! Это к
соседям, к соседям! У нас, господь милостив, никто ничего подобного над собой
не совершал! Я, правда, иногда подумываю, особенно когда заезжает японская
группа, но все не решаюсь! Однажды у нас приключилась чудесная история с
японской группой! После нее бы, конечно, в самый раз сделать себе харакири, но
я малодушна, малодушна, признаюсь!
У Марьи Максимовны на лице было ожидание радостного
удовольствия, как у ребенка, который ждет Нового года, и знает, что впереди
подарки, веселье и все только хорошее. Надежда никогда не видела у нее такого
лица. Обычно Марья Максимовна была строга и даже несколько надменна — со всеми,
кроме Надежды.
Спиртовка под кофейной машинкой горела ровно и сильно, и
кофе пахло упоительно. Этой машине, наверное, было лет сто.
