Голубкин повторил, и парень кивнул, закручивая крышку:
— Убил, значит. Ограбили?
— Не могу сказать, — осторожно ответил следователь. — Квартира так не выглядит.
— Мне его жалко, — пробормотал парень, пряча бутылку в карман. — В себя прийти не могу.
— Ты был в аудитории, когда я сообщил о его гибели? — Голубкин снова с легкостью перешел на «ты».
Парень ему нравился — в нем было что-то хорошее, теплое, настоящее. Он ничего из себя не корчил, несмотря на то что учился в престижном институте, и главное — ничего не боялся. Страх Голубкин ощущал, как собака, — это было что-то вроде запаха, который будоражил и настораживал его.
— Да, я обычно сижу у окна. Когда вы вошли, как раз просматривал конспекты перед лекцией. И ничего такого даже не предполагал. Думал, нам представляют нового преподавателя…
— Я многое мог бы вам преподать, — усмехнулся Голубкин. — Только жалко вас, таких молодых и позитивных.
— Позитивных? — выкинулся тот, глядя на следователя осоловевшим взглядом. — Что вы имеете в виду?
— А то, что вы горя мало видели и видеть не хотите, — выплеснул свою досаду Голубкин. — Черт! Я же не старый еще, мне сорок три! А когда гляжу на вас, двадцатилетних, чувствую себя старым пердуном! Потому что вы ни черта не понимаете, и, если вас ткнуть в дерьмо, скажете, что его нет Да откуда такая позитивность? Вы хоть понимаете, что все эти ваши танцы-шманцы-обжиманцы — до поры до времени?! Что вы делать-то будете, когда все окажется не так просто! Тьфу!
И он выругался, совершенно потеряв над собой контроль. Такое с ним случалось, особенно когда сильно уставал. Тогда он брал путевку в санаторий и лечился «от нервов». А сейчас Голубкин устал очень сильно.
— Скажете «не может быть» и отвернетесь? Да нет, милые мои, не выйдет! Жизнь вас развернет, и снова мордой — туда же!
— Что это вы мне мораль читаете? — тихо проговорил Федор. — Вы мне не отец.
— И слава Богу! — рявкнул Голубкин, уже очень отчетливо сознавая, что все портит, но остановиться было трудно. — А, мать вашу… Прости.
Он растер ладонями припухшее от недосыпа лицо:
— Я устал, сорвался. Вижу, ты хороший парень, только знаешь, когда я вошел к вам туда, в аудиторию, то понял — вам на все плевать. И на кровь, на убийство. Для вас это просто слова или фильм какой-нибудь.
— Но я позвонил, — также тихо ответил парень. — Мне не плевать, что убили Боровина. Между прочим, вы-то должны знать, что у каждого из нас в семье есть своя проблема. Только не все об этом говорят. А насчет позитивности вы тоже не правы — многие только делают вид, что у них все хорошо.
Голубкин глубоко вздохнул и еще раз выругал себя зато, что потерял контроль. В последнее время ему все чаще случалось испытывать такие приступы ярости против молодых людей. Он как будто ревновал их к чему-то — к прошедшей юности, к тому, что у него не было и никогда уже не будет, а у них — есть. Следователь увидел, что Федор снова потянулся к бутылке, но так и не достал ее из кармана.
— С Алексеем Михайловичем иногда было непросто, — парень говорил так, будто ничего не случилось, и Голубкин почувствовал себя пристыженным. — Он был непростым человеком. И по-моему, не знал, что такое пойти на компромисс.
— О чем ты?
— Ну, это трудно объяснить, — задумался Федор. — В принципе с любым преподавателем можно найти общий язык. Один любит, чтобы ему смотрели в рот, тогда на экзамене кое-что простит. Другие обожают, чтобы посещали все лекции подряд — тогда ставят пятерку автоматом. По-моему, это не правильно. Сидит себе студент — тупой, как валенок. Но главное, постоянно сидит, ни одно! о прогула. Может, он вообще ничего не понимает. А другой, которому работать надо, и у него семья, и дети уже есть, вынужден прогуливать. А потом ночами учиться дома. И вот этому первому — пятерка. А со второго семь шкур спустят — потому что не ходил. Это что — образование?
— Я согласен, — тут же ответил Голубкин, который уже окончательно успел успокоиться. Парень нравился ему все больше. Он был спокойным и надежным. И главное — не позитивным, в том смысле, который ненавидел Голубкин. — Ты что — женат?
— Ну да, — признался Федор, тряхнув рыжими, уже просохшими кудрями. — И двое детей.
— Да сколько же тебе лет?! — подскочил следователь.
— Двадцать три. А что? Скажете — рано?
— Нет, ты молодец, — Голубкин все больше корил себя за то, что прочитал нотацию этому серьезному молодому человеку. — Просто молодчина! Но как ты семью содержишь?
— Подрабатываю, — просто ответил Федор. — Я, понимаете, пошел на переводческий факультет, когда еще не был с женой знаком. Она у нас не учится — это девчонка из моего двора. Ну а там вышло так, что мы…
Влюбились, словом, и поженились. Иона тут же мне преподнесла первого, потом второго. А мне куда податься? Стал подрабатывать, прогуливать. И возвращаясь к Боровину — он очень мне помог. Переводы стал подкидывать, когда узнал про детей. Для него это было — святое.
— Дети?
— Ну да. Я к нему на экзамен пришел перед прошлым Новым годом — ну совсем никакой. Он сперва стал придираться. Потом у меня сдали нервы… — Парень смущенно разглядывал свои покрасневшие руки. — Высказал ему, что у меня не было возможности приготовиться как следует, потому что у ребенка — корь.
Все дальнейшее, что услышал Голубкин, было похоже на молитву. Парень говорил о покойном преподавателе, как о святом, что в общем-то совпадало с оценкой Жанны. Услышав о ребенке, Боровин моментально сменил тон. Снисходительно принял экзамен. И после дал свой номер телефона, с тем, чтобы Федор мог получать от него заказы на переводы. И дела у парня постепенно наладились.
— Но ты сказал, что он не любил идти на компромисс? — напомнил Голубкин. — Что это значит?
— Я хотел сказать, что он был очень хорошим и добрым человеком, — ответил парень. — Только негибким.
За это его и на кафедре не любили, да и студенты тоже…
— А Жанна говорит иное. Она думает, что студенты его просто обожали.
«Думала, — поправился он про себя. — До вчерашнего дня».
— Методистка? — Федор не выдержал и снова выдернул бутылку из кармана. Отпил немного, прикрыв глаза. Тяжело вздохнул. — Что она говорит, дурочка?
Она же сама его обожала до смерти!
— До смерти?
— Ну да. Раз она его, видите ли, любила, то и все вокруг тоже должны. А ничего подобного не было. Он ни с кем не заигрывал и так был иногда слишком строгим.
— Так студенты его не любили?
Федор махнул рукой. Он был уже изрядно под хмельком.
— Жанку не слушайте. Она ведь никто, так, побоку. И что у нас творилось, не знает. Его Многие ненавидели.
