– Прежде всего, нельзя ли спросить – вы сами в той квартире бываете?
Та скривила губы, и ранние морщины возле рта залегли еще глубже:
– Нет. Зачем вмешиваться в их дела?
– Но это и ваши дела тоже!
– Как воспитывать свою дочь – я разберусь сама, – отрезала Юлия.
Спорить с этим утверждением было трудно – тем более что та была абсолютно права. Татьяна видела, что женщина настроена враждебно – с самого начала. Не было и помину о прежних сладких речах по телефону – ей всегда претила та преувеличенная сердечность, с которой с нею разговаривала мать Жени. Но все-таки ее почему-то пустили в квартиру. И почему-то до сих пор не выставили – и Татьяна не понимала почему.
– Хорошо… – Она перевела дух. – Тогда скажите – вы давно видели мою дочь?
Юлия слегка расширила глаза:
– Иру? Очень давно, по-моему, вскоре после их выпускного была… Я даже не помню.
– А между тем она часто захаживала сюда, на третий этаж.
– А я-то что могу об этом знать? – заметила та. – Я сама там не бываю и ни за кем не слежу.
Последние слова она произнесла подчеркнуто – давая понять, что в этом и заключается отличие порядочной женщины от такой навязчивой особы, как Татьяна. Но та ничуть не смутилась:
– Моя дочь, как я думаю, трое суток провела в той квартире, непосредственно перед своей гибелью. И погибла рядом с вашим домом – ну, тут уже было много свидетелей. Она была пьяна, чего с ней никогда не случалось. И вот, я хочу знать, что с ней там сделали такого, что она напилась и бросилась под машину, как только смогла оттуда вырваться!
Юлия сдвинула брови:
– Вы что – всерьез? Я думала, они больше не дружат…
– Прекратите, они виделись постоянно.
– Но я не знала!
Теперь она встала, подошла ближе к Татьяне, заглядывая ей в лицо. Женщина очень взволновалась – ее взгляд заметался, она с трудом подбирала слова. Татьяна видела – та искренне поражена, и поражена неприятно.
– Я не знала! Она мне ничего не рассказывает! Так Ира была тут, внизу?
Внезапно она прижала палец к губам, совершенно забыв о яркой помаде. Постояла секунду, глядя в пространство, и вдруг резко повернулась на каблуках:
– Вы уверены, что она жила там, перед тем как попала под машину?
– Я почти уверена, – ответила женщина. Врать, что она знает это точно, Татьяна не могла – никаких доказательств у нее не было.
– Женька не скажет, – будто про себя прошептала Юлия. – Ее можно убить, но если она не хочет говорить – не скажет… Поганка!
Последнее слово она неожиданно выговорила громко и твердо – совсем прежним тоном. Тоном той поры, когда она выглядела куда моложе, бодрее и помыкала дочерью, как ей вздумается. Татьяна до сих пор не могла забыть, как та разъяренной фурией ворвалась в ее дом, уволокла на лестницу полуодетую, плачущую от страха Женю… Тогда это была совсем другая женщина. А теперь перед ней стояла усталая больная старуха. Татьяна не выдержала:
– Что с вами случилось? Вы уж простите, но раньше вы держали ее в руках! Неужели сейчас вы не можете добиться, чтобы она сказала правду? Мне она просто хамит!
– Мне тоже, – отозвалась та.
– Вам?!
– И мне, и отцу, – горестно призналась Юлия. – Мы теперь для нее не авторитеты. Я не знаю, чем она занимается, откуда у нее деньги, с кем она спит… Если приходит сюда – сразу моется, запирается у себя в комнате и смотрит телевизор. Откуда этот телевизор – не знаю. Петя принес – «Филиппс», дорогая модель… Купил он его или украл – откуда мне знать? – Она в отчаянии махнула рукой, испачканной в красной, кровавого цвета помаде: – Теперь она нас не боится, теперь он для нее – высшая сила! И сказать вам правду, Таня… – Она помедлила секунду и тихо договорила: – Я и сама его боюсь.
* * *
Девушка вошла в темный серый двор, подняла голову и огляделась. Она часто ездила в Питер – там жили близкие родственники ее матери, и уж в том городе дворов-колодцев она навидалась предостаточно. Но в Москве они встречались редко, и она была удивлена, увидев такое в самом центре. Все было, как полагается – длинная низкая подворотня, за ней – узкий, залитый выщербленным асфальтом пятачок без единой травинки, затем еще одна подворотня, а потом еще одна – за которой виднелось нечто, больше похожее на свалку, чем на жилой двор. Дуня слегка поежилась – солнечные лучи сюда не проникали, и воздух не прогрелся. Да и небо сегодня было сплошь затянуто облаками. Его цвет становился все более угрожающим, и было ясно, что вскоре пойдет дождь. «А я не взяла зонтик», – подумала она, ощупывая сумку.
В некоторых окнах уже горел свет – это в четвертом часу дня, в мае… Но девушка этому не удивилась – слишком уж мрачным казался двор. Она вошла в один подъезд, затем в другой, пока не нашла нужную нумерацию. Стала подниматься по лестнице. Один этаж, второй, третий… На четвертом она стала задыхаться. В доме, видно, были очень высокие потолки – пролеты длились бесконечно, а номера квартир при этом почти не увеличивались. Забравшись на шестой этаж, она была вынуждена передохнуть. Остановилась на лестничной клетке, выглянула в окно.
Оно выходило в узенький, забытый богом закоулок, замкнутый стенами со всех четырех сторон. Настоящий колодец – без всякого преувеличения – общей площадью не более четырех метров! Дуне так и не удалось разглядеть внизу никакой подворотни, хотя она открыла створку окна и нагнулась над провалом почти по пояс. Внизу было совершенно темно – не удалось различить даже окон второго этажа. Ей подумалось, что ни к чему было пробивать в этих стенах окна – все равно свет сюда не проникает. А между тем сюда выходили окна жилых квартир – боковая пристройка к дому делала тут причудливый поворот. Напротив, метрах в двух от себя, Дуня увидела в окне чью-то невероятно приближенную жизнь – письменный стол, лампу с красным абажуром, осторожное движение застиранной занавески. Оттуда тоже кто-то подсматривал за ней. От этого ей стало нехорошо, и она снова принялась взбираться по лестнице. Подъезд крепко пропах мочой – кошачьей и человеческой, ноги скользили на ступеньках, к перилам прикасаться не хотелось – до того они были липкие и щербатые. Она подумала – и это была запоздалая, отчаянная мысль, – что ни один человек на свете не знает, куда она отправилась, где ее искать. Но тем не менее продолжала карабкаться наверх.
Наконец она достигла последнего, седьмого этажа. Тут была почти полная темнота – окно на лестнице оказалось забито фанерой. Влажный, вонючий воздух касался ее лица, будто чьи-то противные, жадные руки. Она вытащила зажигалку и при свете ее пламени рассмотрела номера квартир. Лампочки в доме, видно, давно уже упразднили. Нужный номер был перед ней. Она перевела дух, припомнила, как делается радостная улыбка, и нажала кнопку звонка.
Ей открыли почти сразу – она даже не успела придумать, что скажет, как представится. На пороге стояла женщина в ситцевом халате, у ее ног энергично терлась кошка. Дуня слегка воспрянула духом:
