– Нет, спасибо.
Он пропустил ее в кабинет, зашел следом и плотно прикрыл за
собой дверь. Она как будто ждала его, мялась на пороге, а когда дверь
закрылась, вдруг ни с того ни с сего бросилась ему на шею.
Глебов растерялся.
Он даже не сразу сообразил, что она плачет, тычась горячим
лицом в его рубашку, и не понял, что может ее обнять, так и стоял истуканом,
бормотал, что все в порядке и волноваться не из-за чего.
– Я… – провсхлипывала она, – я… и не волнуюсь… с чего вы
взяли?..
Тут он наконец обнял ее за плечи осторожным, пионерским
движением, так, чтобы ничего не касаться – ни груди, ни спины. Руки у него
совершенно одеревенели.
– Что случилось?
Она замотала головой и прижалась к нему еще крепче, и уже
невозможно было соблюдать пионерскую дистанцию!.. Он еще колебался какое-то
время, а потом стиснул ее изо всех сил, и даже щеку положил на пахнущие духами
черные волосы, и глаза прикрыл, потому что вдруг сообразил, что сто лет не
держал в объятиях женщину, да еще плачущую, да еще такую красивую!.. И рука
его, словно отдельно от него, стала поглаживать ее спину, и нащупала лопатку, и
погладила лопатку тоже, а потом пальцы сошлись на позвонках, которые Глебову
очень захотелось потрогать, и он их потрогал.
– Ты не плачь, – шепотом сказал он. – Я тебя прошу, только
не плачь!
Она покивала.
– Ты же знаешь, что ведьмы не плачут! Или плачут особенными
слезами. Например, жемчужинами. Черными. Как белка, помнишь? Ну, которая
ядрышки грызет? Ядра – чистый изумруд! Белку люди стерегут…
Он нес какую-то ахинею, не понимая, что именно несет, но
точно зная, что это ахинея, а его руки все гладили и гладили ее спину, и он
видел ее щеку, лежавшую у него на плече, и отдал бы все на свете, лишь бы ее
поцеловать.
По-настоящему поцеловать!
– Я не ведьма, – вдруг сказала она. – Зачем ты так говоришь?
– Не знаю.
– Мне страшно.
– Почему?
Она поежилась у него в руках.
– Я думала, он ушел и больше не вернется. А он вернулся!
Вернулся! И мне страшно! Господи, как мне страшно! Я думала, что до утра не
доживу. Я… не выключала свет. И телевизор не выключала! Я думала, что он меня…
подстерегает.
Она замотала головой, и Глебов немного пришел в себя.
Отеческим движением он погладил ее по голове, отстранился и насильно усадил
Светлану в кресло. Хотел было присесть перед ней на корточки, но не стал,
потому что так делали герои в кино. Он подтащил стул, сел напротив и взял в
ладони ее голову.
– Света. Посмотри на меня.
Она посмотрела.
Опять – как будто короткий разряд электричества или удар
маленькой черной молнии! А она еще говорит, что не ведьма!
– Что случилось, ты можешь мне рассказать?
– Он позвонил. Он говорил, что я сука. Он говорил, как тот,
что горит в аду, понимаешь?! А я думала, что все уже кончилось!
– Что кончилось? Кто горит? Если ты не придешь в себя, я
вызову «Скорую» и тебя отвезут в институт нервных болезней!
– Нет, – сказала она.
– Тогда говори толком!
Она вытерла лицо. Рука у нее сильно дрожала. Глебов вытащил
из кармана носовой платок и промокнул ей сначала глаза, а потом ладошки. Они
были влажными и очень холодными.
– Я вернулась домой после разговора с тобой. Я ничего не
делала, просто сидела. Я часто сижу просто так. Я вообще дома совсем не такая,
как на людях.
– Так. И дальше что? Ты сидела дома, не такая, как на людях,
и что с тобой случилось?
Она посмотрела на него с некоторым укором.
– Ты шутишь?
– И не думаю даже.
– Он позвонил мне.
– Кто?
– Я не знаю. Я правда не знаю, Миша! Сначала мне показалось,
что это… он… тот, что горит в аду, понимаешь?
Глебов внимательно смотрел ей в лицо.
– Мне не нравится, что ты все время говоришь про ад, –
вымолвил он наконец, – давай лучше про рай.
– Он может быть только в аду, – повторила она упрямо. – Он
не может быть в раю.
– Твой муж?
Она кивнула. Глаза у нее потемнели.
– Он позвонил и сказал, что я осталась такой же сукой, какой
и была. Он сказал, что плохо меня воспитал. И если я не послушаюсь его и не
сделаю то, что он говорит, он меня убьет.
– Так. Что ты должна сделать?
– Сказать всем, что это я его убила! – Она стиснула Глебову
руки ледяными пальцами. – А я не убивала, понимаешь?! Я его не убивала!
Глебов осторожно высвободил ладони, встал и походил по
кабинету. Остановился у нее за спиной и спросил осторожно:
– Света, а ты не принимаешь успокоительное?
Она стремительно оглянулась на него. Он отвел взгляд.
– Ты думаешь, у меня… галлюцинации?
– Не знаю.
– Я никогда не принимала никаких успокоительных, –
выговорила она четко. – Никогда и никаких!.. Я знаю, чем это может кончиться.
– Чем?
– Сумасшедшим домом, – опять отчеканила она. – Я не
принимала их не потому, что я такая сильная, а потому, что мне очень хотелось
его убить. А я знала, что, если меня отправят в сумасшедший дом, я никогда не
смогу с ним покончить! А мне так хотелось! Я жила для того, чтобы его пережить.
Я его пережила, и вот теперь кто-то звонит мне и говорит его голосом, что это я
убила! А я не убивала!..
У Глебова заболела голова.
Опять, в который раз, он пожалел, что ввязался в это дело!
В конце концов, она и впрямь может оказаться ненормальной! И
что он тогда станет делать?!
Ничего, сказал вдруг кто-то у него в голове. Ты будешь
продолжать делать то, что делаешь сейчас. Тебя все тянет спасать мир, но как-то
по мелочи, невразумительно. Ты разбираешь супружеские дрязги и вызволяешь из-за
решетки проворовавшихся мэров! Тоже неплохо, конечно, но попробуй, спаси эту
женщину, и, может быть, мир станет немного лучше. Не то что в нем не станет
супружеских ссор и проворовавшихся мэров, но в твоем, личном, мире все
изменится! Может быть, придет в равновесие, а может, и нет, но стоит
попробовать!
Лучше сделать и сожалеть, чем не сделать и сожалеть!
Глебов сверху посмотрел на ее разлетавшиеся волосы, на
сгорбленную спину, на стиснутые руки и черный топаз на тонком пальце.
– Он тебя… истязал?
