Тренькнул больничный телефон, и Долгов схватился за него
радостно – работать ему всегда было легче и приятнее, чем мучительно
раздумывать о жизни и любви! На работе, по крайней мере, все было ясно и
понятно, и проблемы можно было так или иначе решить. Как решать проблему жизни
и любви, Долгов никогда не знал.
– Дмитрий Евгеньевич, – сказал в трубке главврач, – вы
можете подойти ко мне на минутку?
– Могу, Василий Петрович. Что-то случилось?
– Ничего особенного, но мне хотелось бы, чтоб вы взглянули.
В кабинете главврача был давешний «полосатый» адвокат. Глебов
его фамилия, неожиданно вспомнил Долгов. На столе аккуратно разложены какие-то
бумаги, а на стуле пристроен раздутый, как бегемот после кормежки, пакет,
видимо, с одеждой. Глебов сидел несколько в сторонке со скромно-торжествующим,
как показалось Долгову, лицом, и на коленях у него была толстая записная
книжка, в которой он что-то, не отрываясь, строчил. Он лишь мельком взглянул на
Долгова и продолжал строчить.
Позер, мрачно подумал про него Дмитрий Евгеньевич.
– Вы не в курсе, что это такое?..
В пальцах у главного врача, красных от постоянного мытья, с
коротко остриженными, крепкими ногтями, оказалась какая-то крохотная трубочка,
которую он осторожно взял со стола и держал очень аккуратно за торцы, как будто
боялся испачкать.
Долгов посмотрел на трубочку, а потом на главного.
– Это нитроглицерин, – сказал он бесцветным тоном, – ну, по
крайней мере, так написано на флаконе!..
– Больной Грицук страдал какими-то формами сердечной
болезни? – тут же осведомился адвокат. – Я правильно понял?..
Но врачи не обратили на него никакого внимания.
– Да вы взгляните, взгляните, Дмитрий Евгеньевич! – И
главный тряхнул стеклянную трубочку, так что таблетки внутри ссыпались на одну
сторону. – Какой это, к богу, нитроглицерин!..
– Дайте посмотреть, – попросил Долгов.
– Открывать нельзя! – тревожно свистнул адвокат. – Ни в коем
случае нельзя, по крайней мере до приезда компетентных органов!..
Василий Петрович неуклюжим красным пальцем подцепил
крохотную крышечку.
– Господа, господа, – зачастил адвокат, – я же вас
предупредил, этого ни в коем случае нельзя делать!..
Долгов подставил ладонь, и на нее выпала таблетка, довольно
крупная, белая и плотная.
Адвокат в сильнейшем волнении поднялся со стула, позабыв про
свой блокнот, который тут же свалился на пол.
– Господа, как уполномоченный представлять волю покойного, я
должен уведомить вас, что вещественные доказательства…
– Н-да, – сказал Долгов, рассматривая таблетку.
– Вот и я про то же, – согласился главный. – Да заберите вы
ваши вещественные доказательства! – с досадой бросил он в сторону адвоката. –
Ничего им не станется! Вон их сколько, доказательств! Целый пузырек!..
– Грицук страдал сердечными заболеваниями?
– Евгений Иванович Грицук страдал манией величия и еще
немного манией преследования, – отрезал главный.
– Однако в его вещах мы видим именно сердечный препарат!
– В его вещах мы видим нечто странное, – перебил главный
врач, и Долгов вдруг развеселился.
Василия Петровича импозантный Глебов раздражал точно так же,
как и его самого, и в этом была некая корпоративная общность, взаимопонимание
не на уровне слов, а на уровне инстинкта.
Долгов понюхал таблетку на своей ладони.
– Это, – сказал он Глебову, – абсолютно не похоже на
нитроглицерин! Его не принимают такими… слоновьими дозами! И структура вещества
совсем другая! Видите?
– Поэтому и нужно милицию вызывать, – пробурчал главный
врач. На столе у него зазвонил желтый пластмассовый телефон, и он сердито
сказал в трубку, что занят. – Вот его анамнез, этого вашего Грицука!..
Исследование сердечной мышцы в нашей больнице было проведено со всей
тщательностью, и никаких отклонений не обнаружено! Даже возрастных. С такой
сердечной мышцей можно в космос лететь, не то что романы писать!
– Тем не менее он принимал сердечные препараты!
– Да это никакой не сердечный препарат! Это некое
таблетированное вещество в пузырьке с надписью «нитроглицерин»!
– Милицию нужно вызвать, – повторил главврач и, насупившись,
глянул на Долгова. – Только этого нам не хватало! А все из-за твоих
высокопоставленных больных, Дмитрий Евгеньевич!
Долгов молчал.
Десять лет назад
Позевывая, он сел за шкаф, где было его всегдашнее место,
сорвал с головы зеленую хирургическую шапочку, вытянул длинные ноги и наобум открыл
какую-то книгу, которая валялась в ординаторской на столе.
– Устали, Дмитрий Евгеньевич? – спросила молодая врачиха
Тамара Павловна. – Может, кофейку?
Тон был такой участливый, что Долгов немного поежился за
шкафом. Тамара Павловна и разговаривала, и смотрела как-то так, что он все
время чувствовал себя неловко.
– Да нет, спасибо, – пробормотал он, не глядя на нее.
– А то выпили бы!.. Я только что заварила!
Он бы и кофе выпил, и съел бы, пожалуй, чего-нибудь, но…
Тамара Павловна его пугала.
Он даже подумал было, не сбежать ли от нее в курилку, но
ноги не несли, ей-богу! Операция, которую он только что закончил, продолжалась
шесть часов и была не из легких.
Поэтому он пробормотал, что кофе категорически не хочет, и
уткнулся в книгу.
Книга была «художественная», то есть не по медицине, и он,
прочтя три предложения, немедленно начал над ней засыпать и, пожалуй, заснул
бы, если бы не Тамара Павловна.
– Что-то вы скучный такой, Дмитрий Евгеньевич! – Она
подошла, все-таки сунула ему в руки кружку с кофе, села напротив и красиво
закурила. – Или устали?
– Устал, – согласился Долгов. Хирургическая роба не вполне
сходилась у нее на груди, и он взглядом все время натыкался на белую пышность в
развале зеленой ткани, и не знал, куда девать глаза, и мрачнел с каждой
секундой.
– А что за больной? – красиво стряхивая пепел, спросила
Тамара Павловна. – Ваш?
– Да… обыкновенный больной.
– Значит, не ваш, – констатировала она с сочувственной
печалью. – Ох, Дмитрий Евгеньевич, Дмитрий Евгеньевич, что ж вы никак жить не
научитесь!..
В ее сочувствии Долгов тоже видел подвох, а потому просто
пожал плечами и отхлебнул из кружки. Кофе был скверный. Одно спасение, горячий,
и то хорошо.
– Вот вы, – продолжала Тамара Павловна, щурясь на дым от
своей сигареты, – молодой, подающий надежды врач, и хирург вроде неплохой, и
кандидатскую защитили, и на кафедре работаете, а все без толку!
