– Мне так повезло, что эта несчастная написала перед смертью записку, – продолжала исповедоваться Юлия Борисовна. – Подумать только! Она прямо пишет, что виновницей всех своих неудач считает меня! Я, дескать, первая выбила у нее почву из-под ног, лишила надежды. Нет, дорогая, если ты ничтожество – ты им останешься на всю жизнь, причем без посторонней помощи! Нечего винить других в собственной бездарности! Так-то!
Саша подняла на нее глаза, продолжая поглаживать кота, сказала:
– Меня ведь тоже вызывали, делали очную ставку с Денисом Григорьевичем. Я сама до сих пор опомниться не могу. Получилось, что я оказала ей такую услугу! Уничтожила на картине колодец… Знаете, я до сих пор боюсь кисти в руки брать. Мне все время кажется, что я сделаю что-то не то.
Юлия Борисовна только отмахнулась:
– Это пройдет. Кто из реставраторов, даже профессионалов, не зажаривал картину? У всех бывало.
Ты лучше расскажи, как у тебя дела. Что-нибудь выставляешь?
Саша не успела ответить, что дела по-прежнему неважные. В прихожей раздалось щелканье замка, потом чьи-то быстрые шаги… Юлия Борисовна напряглась и с каким-то странным видом обернулась к двери. В комнату заглянул молодой человек в теплой синей куртке:
– Юль, представь, я только что купил… Ой, извини…
Он увидел Сашу. Юлия Борисовна встала, оправила свой серебристый, молодежного покроя пиджак И фальшиво бодро сказала:
– Ну, наконец-то познакомитесь. Это вот Саша, моя старая ученица. – Она как-то особенно нажала на слово «старая», так что Саша едва не почувствовала себя ее ровесницей. – А это Дима.
Тот улыбнулся, подошел к Саше и чмокнул ей ручку. Губы у него были мягкие, нежные, глаза – невероятно фиалкового цвета. Юлия Борисовна быстро менялась в лице – любезная улыбка сползала, она едва владела собой.
– Очень приятно, – сказал Дима.
– Мне тоже. – Саша видела, что он едва ли не моложе ее. Сколько ему могло быть лет? Двадцать два? Двадцать пять? Она знала, что детей у Юлии Борисовны нет. Оставался только один вариант – это ее супруг.
– Ты меня кормить будешь? – Парень обернулся к Юлии Борисовне. Та суетливо убирала со стола пустую бутылку, рюмки, лимон… Саша стала прощаться.
Уже на лестнице, ожидая лифт, она заулыбалась.
«Так вот почему она его прятала! Вот откуда придирки, нотации, что нехорошо уводить чужих мужей… Конечно, любая молодая девушка – это страшная угроза. Боже мой, я приняла этого мальчика за убийцу!» За дверью квартиры, откуда она только что вышла, между тем разгорался скандал.
Кричала Юлия Борисовна, кричал Дима. Саша узнавала этот крик – юноша, несмотря на свою нежную, розово-фиалковую красоту, обладал сильным и авторитетным голосом.
Она поехала домой. По дороге зашла в магазин, купила хлеба и молока. Федор еще не вернулся.
Саша достала из морозилки рыбу, положила ее в раковину" поставила на плиту чайник. Стоило ей переступить порог квартиры, как девушка даже двигаться стала иначе. Многое она делала автоматически, просто по привычке. Ее здесь ничто не радовало, и не было никакого настроения заниматься хозяйством.
Ее мать была счастлива. Она видела, что дочь и зять стремительно двигаются к разводу. Саша больше не защищала мужа, когда родители на него нападали. Сама она, правда, ни в чем его не обвиняла, не упрекала, скандалов не затевала. Но когда он был рядом, ей хотелось одного – чтобы он ушел.
Когда Федор начинал с ней говорить – хотелось, чтобы он замолчал. Мать одновременно ликовала и расстраивалась. Она очень боялась; что при разводе Федор может потребовать раздела имущества, и уже консультировалась с юристом – как избе; такого исхода.
– Как только ты с ним разведешься – сразу помолодеешь! – авторитетно говорила она дочери. Посмотри на себя! На кого ты похожа! Погасла, опустилась! И этот ужасный шарф, эти бесформенные юбки… Подумай о будущем! Время у тебя еще есть, встретишь приличного человека, москвича…
– И главное – не скульптора, – добавлял в таких случаях отец.
Саша придирчиво разглядывала себя в зеркале.
Да, возможно, она похудела, осунулась, выглядит старше своих лет. «Но все-таки моложе Юлии Борисовны, а ведь даже она не сдается!» Эта мысль ее неожиданно развеселила. Она достала помаду, подкрасила губы, оправила свое любимое пурпурное платье. Вспомнила, что последний раз доставала его, когда готовилась к встрече с Корзухиным.
А они так и не встретились.
Зазвонил телефон. Девушка плотно сжала губы, посмотрела, ровно ли легла помада, и только после этого пошла на кухню взять трубку. Мужской голос, который она услышала, был ей незнаком.
– Мне о вас рассказывала Лариса, – сказал мужчина. – Вы знаете, что с ней случилось?
– Да, – удивленно ответила Саша. – Простите, кто говорит?
– Это Иван, Иван Корзухин. – И, услышав, что Саша молчит, добавил:
– Мне только что вернули все мои картины. Вот я и подумал… Помните мой пейзаж? Он нервно засмеялся:
– Здорово вы его переделали. Я едва узнал.
– Я не виновата, – только и смогла вымолвить Саша. – Я не думала, что краска потечет… Извините.
Он пустился в рассуждения – что Саша сделала так, что не так… Девушка слушала его и понимала – Корзухин пьян. Наконец он весьма галантно сказал:
– Вообще-то это уже не моя картина, а ваша.
Моего там ничего не осталось. Хотите забрать? На память и в честь знакомства.
Саша посмотрела на часы. С минуты на минуту должен был вернуться муж. В раковине размораживались рыба, на плите яростно свистел выкипающий чайник.
– Приезжайте, – с нетрезвой настойчивостью повторял Иван. – Познакомимся! Лариса мне о вас много рассказывала. Приезжайте! Мне чертовски плохо, я тут один… Никакого дебоша не будет, даю слово. Что вам стоит приехать? У меня все есть, вы только хлеба купите. Идет?
– А хлеб я уже купила, – неожиданно ответила Саша.
Корзухин замер и тут же рассмеялся:
– Жду. Адрес вы, по-моему, знаете!
Девушка положила трубку. Выключила чайник.
Убрала рыбу обратно в морозилку. Сунула в сумку батон, застегнула куртку, обернулась, посмотрелась в зеркало. Усмехнулась, глядя на свое отражение:
«Мама пришла бы в ужас, если бы узнала, к кому я еду. Правда, он москвич и не скульптор…»
Уже закрывая за собой дверь, Саша подумала, что нужно нацарапать пару слов для Федора. Но в конце концов не стала этого делать. Как она могла писать, когда вернется, если сама этого не знала?
