– Правда, Пиньчай забавная? Я подумал, что Люде грустно в больнице, пусть посмеется…
Он хотел прибавить что-то еще, но в этот момент послышался лязг отодвигаемого изнутри засова на дверях отделения. Начинался час посещений.
«Час расплаты, – подумал Дима, переступая порог. – Зачем она меня позвала? Зачем… С Шуриком?» Смущало его и то, что он шел с пустыми руками, не имея при себе ничего, кроме подарка, переданного матерью. Она буквально настояла на том, чтобы сын, отправляясь на свидание с Людой, взял упаковку с бельем «Felina», купленным для нее еще месяц назад и так и не переданным до сих пор. «Зачем оно ей в больнице? – отбивался было сын. – И потом, неужели ты думаешь, что это заменит мне оправдания?» Но та настояла на своем, выдвинув неотразимый аргумент в пользу своего подарка. «Ты мужчина, и этого тебе не понять! – решительно сказала она. – Именно сейчас Люде нужно чувствовать себя женщиной, и женщиной красивой! И подарок это – мой, а что касается оправданий… Жизнь умнее нас». Последние слова он не совсем понял, но упаковку, заботливо украшенную матерью подарочным голубым бантом, все-таки взял.
Люда лежала в палате на двух человек, но ее соседка, увидев посетителей, деликатно взяла костыли и удалилась курить в туалет. Мужчины смущенно приблизились к постели.
– Ты еще любишь гладиолусы? – Шурик протянул букет в оглушительно шуршащей обертке.
– Больше всего! Спасибо! – Люда указала на подоконник: – Клади туда, сестра даст вазу.
– И я принес апельсины, и пряники, и карамель… ты еще все это любишь? – уже бодрее заговорил Шурик, окрыленный успехом подарка.
– Люблю, люблю. Положи в тумбочку, – Люда с улыбкой наблюдала за тем, как он суетится, размещая на полочке принесенные дары. Дима тоже достал свой подарок, смущенно протянул… Люда высоко подняла брови, с любопытством рассмотрела упаковку и спрятала под подушку, с явным намерением познакомиться с подарком поближе, как только останется одна. Она не сказала ни одной фразы из тех, которые боялся услышать Дима. Никаких «зачем это?», никаких «мне ничего не нужно от тебя». Люда не сказала вообще ничего, но в ее взгляде Дима прочел то, что его обрадовало больше любых слов – явный, жгучий интерес к жизни.
– Шура, ты не сердишься на меня? – неожиданно спросила она, переведя взгляд на бывшего мужа.
– Что? – выпрямился ошеломленный, раскрасневшийся мужчина. – О чем ты, Люд?
– О своей дурости и… хуже – подлости. – Она сложила на одеяле тонкие обнаженные руки, изукрашенные синяками от внутривенных инъекций и капельниц. – О том, что я вытворила пять лет назад.
– Люда, все забыто, – очень серьезно сказал он и поправил очки. – У меня семья, сын… Я счастлив.
И как бы в подтверждение его слов, за пазухой тявкнула пронесенная контрабандой собачка. Люда вскрикнула и тут же засмеялась:
– Ты и собаки, вечная тема! Покажи! Это щенок? Ой, нет… Это что – маленькая лошадка?!
У нее было такое детское, восторженное выражение лица, что Дима тоже начал улыбаться, на миг забыв обо всем. Собачка была спущена на одеяло, где ее больше всего заинтересовал гипс, скрывавший обе ноги молодой женщины. Балансируя на задних лапках, собачка принялась обнюхивать повязки, а Люда, наблюдая за ней, от души забавлялась.
– Еще болит? – спросил Шурик, снова беря собачку на руки. – Уж ты прости, но Пиньчай может увлечься и описать постель. Что говорят врачи? Нужна помощь? Я бы мог…
– Не беспокойся, – отмахнулась та. – Буду жить точно, буду ходить обязательно, чего еще? Шура, я тебя звала, чтобы попросить прощения. Знаешь, я кое-что поняла… Тот, кто проверяет на прочность других, не должен обижаться, если проверят его самого. Я просто искушала судьбу. Дима, прости меня и ты. Следователь передал тебе мои показания?
Он кивнул. Люда, посерьезнев, не сводила с него настороженного, печального взгляда.
– Это все правда. Я хотела тебя проверить. Я не знаю, откуда у меня такой психоз – проверять людей, которые меня любят… Может, потому, что отец… Виктор с матерью всегда жили плохо. Я не верила в любовь, не верила в семью… И боялась родить ребенка от человека, который потом начнет его бить. Это как очки, которые все искажают… Носишь их с детства и так привыкаешь, что забываешь о них. А потом вдруг найдешь их на лице, снимешь… И увидишь, что мир совсем другой. Ты можешь меня простить?
– Это я должен тебя простить? – начал было он, но Люда остановила его решительным движением руки:
– Кто проверяет на прочность других…
– Иначе – падающего толкни, – поддержал ее Шурик и осекся – в данной ситуации такая цитата звучала неуместно. Он смутился и стал прощаться, явно чувствуя себя лишним. Люда его не удерживала и, казалось, почти не заметила ухода бывшего мужа. Даже прощаясь с ним, она не сводила глаз с Димы, и медленно прокручивала на запястье серебряный браслет с бирюзой.
– Как Марфа? – спросила она, оставшись наедине с Димой. – Со мной о ней не говорят. Наверное, боятся волновать.
– Она на свободе, – сухо ответил тот. – Я с ней не вижусь.
– Знаешь, а ведь всего этого могло не быть… – Люда перевела взгляд на окно. В больничном саду санитары красили известью стволы едва опушившихся зеленью деревьев. – Третьего мая, утром, я несколько раз тебе звонила… Мне показалось, что ситуация становится глупой, и я хотела объявиться. Но ты не брал трубку.
– Я слышал звонки, но как раз пытался уснуть.
– Такая чепуха решает судьбу, – кивнула Люда. – Ведь потом позвонила Марфа и назначила эту проклятую встречу…
– Не вспоминай!
– Почему? Я как раз все вспоминаю, обдумываю… Когда оказываешься на больничной койке – самое время делать выводы. А что раскопки? – Женщина едва заметно улыбнулась, словно речь шла о детской забаве, из которой она уже выросла. – Что-нибудь нашли?
– Кучу обгоревших костей. Археологи говорят – времен польского нашествия. Возможно, эти люди прятались от поляков в подвале и сгорели там заживо. А может, это были как раз поляки. Это они там сейчас как раз и выясняют.
– А клад?
– Ничего ценного там нет. Для нас с тобой, – уточнил он. – Археологи-то просто счастливы. Я отдал им все ключи, они живут в доме. Пока не закончат, нам там нечего делать.
Он сказал «нам», и Люда его не поправила. Она слушала все с той же задумчивой улыбкой, поигрывая браслетом на запястье. Дима не выдержал:
– Теперь ты носишь его все время?
– Теперь да, – ответила она, откидываясь на подушки. – Я поняла еще кое-что, милый. Любовь в шкатулке не хранят.
