Она беспомощно расплакалась. Горничная, качая головой, смотрела на нее.
– Так-то, девонька… – мягко и жалостно сказала она. – Вот видишь, пока ты пьяная, в тебе храбрости – хоть отбавляй. А протрезвеешь, как теперь, и сама уже видишь, что глупость придумала. И меня, дуру, туда тянешь. Хочу, чтобы ты протрезвела. А то страшно с тобой связываться…
– Так не связывайся! – взорвалась было Света, но тут же сбавила тон: – Милая, голубушка! Только принеси! Принеси, говорю! – крикнула она. – А не то… Давай деньги! Слышишь?! Сама пойду!
Горничная дрожащими руками полезла в сумку, достала кошелек.
– На! Забери! Мне твои деньги не нужны! Думаешь, из-за денег я? – выговорила она побелевшими губами.
Света, видимо раскаявшись, молча смотрела.
– Бери же! – повысила голос горничная. – Твои деньги… Ах, Светка, Светка…
– Прости, – глухо сказала Света, приближаясь к ней. Подошла, обняла понуро стоявшую женщину. Вытащила кошелек у нее из рук, сунула его обратно в сумку. – Не сердись. Видишь – не в себе я.
Она ласкалась к женщине, и та размякла. Наконец вздохнула и поцеловала белокурую голову Светы.
– Много видела я от тебя… И хорошего, и плохого… Дурь на тебя находит… Не от хорошего житья, понятно…
– А ты не сердись! – ласкалась Света. – Лучше вот что… Сделай курочку! Пожарь!
– Поешь, – обрадовалась горничная. – Вот и умница! Я мигом!
Она вытащила из сумки пакеты с продуктами и пошла на кухню.
– А ты полежи пока! – попросила она Свету. – Полежи, может, заснешь…
– Засну, засну! – успокаивала ее Света, снова забираясь на диван. Горничная заботливо накрыла ее одеялом и вышла на кухню.
Света полежала несколько минут, прислушиваясь к звукам на кухне. Там звякнула крышка духовки, зашумела вода в раковине. Света выскользнула из-под одеяла, прокралась к сумке горничной, нащупала кошелек, открыла его и быстро вытащила купюру. Смяла ее в комок и сунула за резинку трусиков, приподняв свитер. После чего бесшумно улеглась в постель и натянула одеяло до подбородка.
Из кухни выглянула горничная. Сощурилась, пытаясь что-то различить во мраке комнаты.
– Светик, ты спишь? – неуверенно позвала она.
Та не откликнулась. Горничная исчезла в кухне. Через полчаса оттуда потянуло запахом жареной курицы. Наконец горничная закончила стряпню и вернулась в комнату. Она не решалась зажечь свет и стала в темноте собирать сумки. Споткнулась о стул, ойкнула.
– Разбудила? – беспокойно спросила она зашевелившуюся на диване Свету. Та подняла голову.
– Уходишь?
– Да пора мне… – шепотом ответила горничная. – Свет-то можно на минутку зажечь?
– Давай.
Под потолком вспыхнула запыленная дешевая люстра. – Света зажмурилась – электричество резало воспаленные, опухшие глаза. А горничная только теперь хорошенько рассмотрела, как изменилась за эти дни, проведенные взаперти, ее подопечная – теперь она казалась сорокалетней женщиной, причем женщиной нездоровой. Отечное бледное лицо, черные синяки под глазами, безвольно отвисшие уголки рта. Невыразительный, прячущийся от света взгляд покрасневших глаз. Свалявшиеся, как пакля, давно не мытые волосы. От прежней Светы не осталось почти ничего, и горничная ахнула. Света перехватила ее сочувственный взгляд.
– Что?! – хмуро сказала она. – На мне картинок нет. Нечего рассматривать…
– Ты в зеркало давно смотрелась? – шепотом сказала горничная. – До чего ты себя довела?! А еще хотела, чтобы я выпивку принесла! Не дождешься!
– Не надо выпивки, – кротко сказала Света.
– То-то, – недоверчиво сказала горничная, пристально глядя на нее. – Сама, видно, поняла.
– Поняла-поняла, – нетерпеливо сказала Света. – Погаси свет.
Горничная собрала сумку и нажала выключатель. Комната снова погрузилась в сумерки.
– А зачем выходить? – всполошилась горничная. – Чего придумала?
– Ох, девка, – жалостно сказала горничная, выходя из квартиры и запирая за собой дверь.
Как только шаги затихли на лестничной площадке, Света выбралась из постели. Зажгла свет, поморгала опухшими глазами и стала шарить по комнате в поисках одежды. Нашла ее в ванной. Одежда была уложена в стиральную машину и представляла собой комок несвежих, измятых вещей. Но Света не обращала внимание на это, для нее главным было что-то нацепить. Чертыхаясь, натянула колготки, которые тут же треснули и порвались. Влезла в измятую светлую юбку, которая теперь оказалась велика в талии – так она похудела за эти дни. Туфли и плащ отыскала в прихожей. Оделась, яростно причесалась, выдирая клочья спутавшихся волос. С усмешкой заглянула в косметичку, быстро подрумянила скулы, накрасила губы. За глаза решила не браться, чтобы не расстраиваться. «Кому не нравится, пусть не смотрит!» – злобно сказала она, глядя в зеркало. Измятую купюру разгладила и сунула в карман. Потом, вооружившись шпилькой для волос и маникюрными ножницами, присела на корточки перед замками. Ключей от квартиры у нее не было. Несколько попыток закончились неудачей, но в конце концов ее упорство и ловкие руки победили неподатливые старые запоры. Дверь была открыта. Она засомневалась, удастся ли ей закрыть, но в конце концов решила не обращать на это внимания. «Пятый этаж, не проходной, – думала, выходя на площадку. – И вернусь я скоро». Ей вспомнилось, что недалеко от дома, на автобусной остановке, было несколько киосков, и в одном из них надеялась найти то, что нужно. «Мартини, – думала она, спускаясь по лестнице. – Совсем немножко… Ну, пожалуй, грамм сто… Нет, двести… А потом – спать. А завтра… Завтра настанет мой день!»
На улице оказалось не так темно, как в комнате, где свет в окно не пускала опущенная штора. Было шесть часов, начало седьмого. Накрапывал дождь. Она подставила ему лицо, почти радуясь ласке мелких моросящих капель.
На остановке толпились люди, ожидая автобуса. На женщину потрепанного и испитого вида никто не обратил внимания. В первом же попавшемся киоске оказалось сухое мартини. Она купила бутылку, запахнула ее в плащ. У нее осталась сдача. Она повертела деньги в руках, и взгляд ее упал на жетончики для таксофона, выставленные за стеклом киоска. Почти не сознавая того, что делает, купила парочку. Страшная тоска сжала ей сердце. К ней примешивалось еще одно чувство, которое она легко узнала – уж слишком близко она с ним познакомилась за годы жизни с Вадимом. Ревность. Она обвела взглядом остановку, и в глаза ей бросился телефон-автомат под изогнутой крышей из прозрачного пластика. Неуверенными шагами она направилась к нему. Натолкнулась по дороге на пожилого мужчину, который тут же отреагировал: «Набралась!» Обернулась, горько сжала губы. Подойдя к автомату, постояла перед ним, сжимая в руке жетоны. «Это безумие. Она к телефону не подойдет… Вечер, он должен быть дома… Он всегда дома в такое время… Поднимет трубку. Зачем тебе это? Ты сходишь с ума!» Она хотела отойти от автомата, но искушение было слишком велико. Уговаривала себя: «Прояви же характер! Хоть раз прояви! Ты же мстить ему собралась! А как же отомстишь, если даже теперь… Даже теперь, когда еще ничего не сделала, хочешь только услышать его голос! Что же будет, когда дойдет до дела? – Она горько усмехнулась, досадуя на себя. – Разве ты сможешь? Вот, посмотри на себя – он растоптал тебя… Убил… А ты? Ты стоишь здесь, как дура, бутылку под полой держишь, и дрожишь от желания позвонить ему. На что ты надеешься? Что он заплачет, скажет: „Все понял, раскаялся, вернись ко мне?“ Ты сама знаешь, это глупость. Ты теперь там, откуда не возвращаются. Где нет иллюзий. Отсюда начнется твоя новая жизнь. И в этой жизни не будет его. Запомни. Смирись. Не смей туда звонить, даже затем, чтобы услышать, как он скажет: „Алло!“ Знаю я тебя! Ты в этом простом „алло“ всю ночь потом будешь отыскивать раскаяние, ожидание… Тебе покажется, что в этом его „алло“ была надежда услышать твой голос… Ты сама так хорошо научилась себя обманывать за все эти годы, что ему не часто приходилось это делать… Если он ошибался, ты его прощала. Если он тебя отшвыривал, прощала. Если он над тобой издевался, гнал прочь, а потом милостиво разрешал остаться на какое-то время – ты снова прощала! Он убил тебя – ушел, отвернулся… А ты?! Ты простила его!»
