Алина заглянула в холодильник, задумчиво рассмотрела замороженную курицу и пачку масла. Покопалась в помидорах и парниковых огурцах. Нахмурилась. Ни одной булочки. Но должно же было остаться жаркое, они с сестрой съели совсем немного…
Однако жаркое пропало. Она подняла крышку с кастрюли, забытой на плите, и, поморщившись, поспешно ее закрыла.
«Надо бы помыть посуду, – подумала она. А затем: – В подполе должны быть какие-то закрутки. Лечо, баклажанная икра. И уже конечно, это будет намного съедобнее, чем творения бабы Любы. А хлеб тут есть, пусть даже жесткий».
Она подняла крышку подпола – туда спускались из кухни. Нащупала падающий в темноту шнур, воткнула его в розетку. Внизу слабо вспыхнула пыльная лампочка. Алина уселась на край люка и нащупала ногой первую ступеньку. Спустилась лицом к лестнице, осторожно держась за ступеньки. Ей вовсе не хотелось упасть, как упала когда-то баба Люба. Старуха даже не сразу смогла выбраться наружу. Именно с тех пор она и не решалась спускаться вниз, а просила об этом своих соседок…
…Внизу, на дощатом полу, среди рядов банок с консервами, лежал Дольфик. Уже совершенно окоченевший…
Алина постояла над ним, не сводя взгляда с красного пятнышка на досках. Пятнышко было рядом с его головой. Потом тронула собаку носком туфли. Труп совсем закоченел. Ей удалось слегка приподнять голову, и она увидела, что пятно под нею было намного больше и темнее. Никакого непривычного запаха она не ощущала. Запах тут был самый обычный, подвальный – чуть гнилостный, душный, какой-то мерзлый, будто где-то здесь, наряду с консервами, хранился в ожидании своего часа кусочек зимы.
«Голова пробита», – подумала она. Без жалости, без испуга – как-то отстраненно, будто это была чужая собака, случайно найденная на улице. Впрочем, она никогда и не любила Дольфика. И вообще пуделей. Ей нравились серьезные собаки охранных пород. Овчарки, например. А это что? Так, игрушка.
Он и стал похож на игрушку – неподвижный, неестественно вытянувшийся в длину. Распахнутые карие глаза больше не блестели – они стали тусклыми, будто вылитыми из дешевой пластмассы.
«Нужно вытащить его наверх, – подумала Алина, все так же отстраненно. – Похоронить в саду. Чтобы не увидели дети. Они одни его и любили. Так, стоп!»
Все еще заторможенно, она оглядела подпол. Банки, банки, банки. Мешок с прошлогодним картофелем – не своим, покупным. Своей картошки тут не выращивали. Где-то под потолком звякнула заблудившаяся муха – видно, залетела сюда, когда подвал открывали в последний раз.
«Тут ничего не спрячешь, – подумала Алина. – Здесь только Дольфик. Нужно вытащить его наружу и рассмотреть получше».
Ей было нелегко прикоснуться к собаке, но в конце концов она сделала это, брезгливо завернув труп в обрывок старого мешка. Теперь она ощущала запах, но старалась себя заверить, что он не очень-то сильный. Мешок с картошкой вонял намного хуже – как видно, Марина не нашла времени, чтобы перебрать клубни. Алина поднялась наверх и бросила сверток на пол кухни. Труп стукнулся глухо, и только теперь она поняла, что собака околела. Живой Дольфик, посмей кто-нибудь так с ним обращаться, поднял бы страшный визг. Это была истеричная, недалекая собака, большая любительница поесть и поприставать к гостям. Помощи и пользы от него не было никакой, хлопот, впрочем, тоже было немного. Хорошие родители, но родословной не было, за нее просили доплату. Любил Марину, слегка опасался Василия, который был недоволен его сговорчивым нравом. Самого же Дольфика больше всех любили дети. Что еще? Да ничего. Жил и умер.
Алина опустилась на колени и отогнула край мешковины. Осмотрела голову собаки. Голова была пробита, неглубоко, возле глаза. Верхняя губа чуть вздернута, виднелся страдальческий оскал. Черная кудрявая шерсть стояла торчком. Он, казалось, рычал, но звука не было.
Алина опустила мешковину. В голове была какая-то нехорошая пустота. Она пыталась заставить себя думать и не могла. Дольфик убит? Да кому он мешал? Тут, в деревне, многим ничего не стоило отравить чужую собаку, прикончить кота – особенно, если те породистые, особенно, если их привезли на лето москвичи-дачники. Некоторым деревенским парням почему-то доставляло странное удовольствие мучить таких избранных животных. Вполне возможно, потому, что об этих животных кто-то заботился больше, чем об этих парнях. Зависть или подлость. Но кому мог помешать Дольфик? И если его убили – это бы сделали посреди улицы. А его кинули в подпол, прикрыли крышкой.
«Я похороню его под яблоней, – решила Алина. – Под самой старой яблоней в саду. Все деревья Василий спилил и поменял. А эту яблоню не тронул. Она осталась еще от тетки. Тогда она была самая молодая, а теперь самая старая. Когда-то мы с Маринкой похоронили там крота. Когда мы нашли его в поле, он был уже дохлый».
…Девочки – десяти и семи лет – стояли рядом, взявшись за руки, и сосредоточенно смотрели на мертвого крота, который лежал на утоптанной лужайке. Они впервые видели крота, но сразу его узнали. Потому что обе любили мультик про крота-малютку. Алина тогда заплакала – она решила, что крота кто-то убил, и непременно хотела найти и покарать убийцу. Марина молча сняла с себя кофту, завернула в нее трупик, и они отнесли его к тетке. Тетка внимательно осмотрела крота и заявила, что никто его не убивал, скорее всего, на него просто наступила лошадь или корова. Винить некого, нужно его похоронить. Она дала девочкам картонную коробку и указала место, где копать. Несколько дней они с Маринкой носили под яблоню цветы, а потом просто обо всем забыли. Им пришло время возвращаться в Москву, идти в школу.
Но сейчас Алина вспомнила все – до мелочей. И какие были лапки у крота – смешные, будто игрушечные, как она плакала (неужели та девочка и была она?), и как Маринка – очень серьезная, притихшая – заворачивала крота в свою красную кофту с белыми снежинками. Это была самая первая смерть, с которой столкнулись сестры. Совсем неподалеку отсюда – на лугу, у извилистой мелкой речки…
Алина отворила дверь и вышла на крыльцо. Дождь перестал, но с деревьев и крыши продолжало капать. Алина не знала, где может быть лопата – она так редко тут появлялась и никогда не работала в саду. Девушка обогнула дом, заглянула под навес сарайчика. Там в углу она заметила несколько черенков, но это оказались старые грабли, да еще ржавая коса. Василий пытался научиться самостоятельно обкашивать вокруг дома траву, но ничего у него так и не вышло – покос получался смешной, неровный – где густо, где пусто. Лопаты не было.
Алина сняла щеколду и заглянула в сарай. Там было совершенно темно. Электричества сюда не проводили – по ночам редко кому приходила фантазия что-то искать в этой сараюшке, которая использовалась лишь для хранения всякого старого хлама. Девушка пожалела, что не захватила фонарика – он лежал в кухне, под вешалкой. Она растворила дверь пошире, стараясь разглядеть хоть что-нибудь. С навеса сорвалась струйка воды и проникла ей за шиворот. Она вскрикнула и отшатнулась.
Вдоль позвоночника будто проскользнула холодная змейка. Алина выпрямилась, вцепившись в дверь – у нее подгибались ноги. Там… Внутри…
