Так и не включив света, Катя стянула сапоги, рывком освободилась от теплого свитера и, не сдержавшись, швырнула его прямо на пол. Ей хотелось разбить что-нибудь, закричать, устроить истерику – сделать хоть что-то, что разрушит эту оглушительную тишину, повисшую в темной квартире. Она босиком побежала в комнату, на ходу включила торшер и, благополучно избежав встречи с зеркальной дверцей старого шкафа, с ногами прыгнула на диван. Тот возмущенно заскрипел – это было рассохшееся, страдающее ревматизмом наследство, доставшееся Кате от бабушки, покойной обитательницы квартиры. Переехав сюда несколько лет назад, девушка так и не собралась ни сделать толком ремонт, ни сменить мебель. Переделкам подверглись только ванная комната и кухня – в остальном здесь царили пятидесятые годы прошлого века.
В первое время после переезда эта обстановка раздражала Катю, но со временем она привыкла к старым вещам и даже привязалась к ним. У этой мебели был такой смущенный, закомплексованный вид, что она выглядела почти одушевленной. «Мы совсем немодные, нами больше нельзя гордиться, мы и сами это знаем… – казалось, говорили диван, шкаф и буфет. – Но зато мы помним тебя такой маленькой девочкой, что ты даже не дотягивалась до верхних полок шкафа, не умела открывать ключиком буфет, чтобы достать конфеты, а когда прыгала на диване, пружины под твоей тяжестью даже не скрипели! Мы все помним! Если ты выбросишь нас на свалку, вместе с нами ты выбросишь и ту маленькую девочку!»
– А может, и надо все это выбросить, поменять, – пробормотала девушка, обводя взглядом стены. – Может, жизнь стронется с мертвой точки, а то я будто в лесу заблудилась – кружу, кружу и выхожу все к этому скрипучему дивану.
Она взглянула на часы. Стрелки показывали пять утра, глухой час, когда не спят только самые счастливые люди и самые несчастные. Позвонить в такое время невозможно даже самому близкому человеку, разве что случилось серьезное несчастье. «Это к лучшему, – вздохнула Катя, отводя взгляд от телефона. – Может, я справлюсь и вообще никому ничего не расскажу. Родителям жаловаться? Коллегам? Карине? Нет, даже ей не стоит. В тридцать лет без малого пора привыкнуть, что тебя бросают».
В последнее время Катя все чаще напоминала себе об этой дате, хотя ей исполнилось только двадцать восемь. Тридцать лет – это был рубеж, которого она ждала с тревогой и неверием в свои силы, опасаясь, что эта цифра выставит ей счет, по которому невозможно будет заплатить. Тридцать – значит, игра пошла всерьез, и скидок на юность и неопытность уже не будет. Тридцать – возраст, когда пора хвастаться если не карьерными успехами, то семейным счастьем, а лучше и тем, и другим. Это возраст, когда даже самое инфантильное дитя начинает осознавать, что одной любовью к родителям его сердце сыто не будет. Тридцатилетнюю одинокую женщину начинают жалеть замужние подруги, она уже задерживает взгляд на чужих детях, пытаясь подавить смутный страх перед будущим, где, может быть, ее некому будет любить. Пока это лишь предчувствие, которое можно не воспринимать всерьез, но людям счастливым оно незнакомо.
«Нет, как я могу все это рассказать Карине? Она счастлива одна, ей никто не нужен. У нее и мыслей таких не бывает, я уверена». Девушка сунула под щеку облезлую кожаную диванную подушку и улеглась, свернувшись калачиком. Хотелось расплакаться, но Катя запретила себе это – она бы весь день проходила с опухшими красными глазами, и все кому не лень спрашивали бы ее, что стряслось. «Только не сегодня, – уговаривала она себя. – Завтра выходной, вот вечером придешь с работы и рыдай, сколько душе угодно. А пока самое лучшее – немножко поспать».
Но эта благоразумная мысль была совершенно бесполезна, как зачастую бывают бесполезны благоразумные советы. Заснуть в таком состоянии Катя не смогла бы, даже приняв успокоительное. Обычно ее клонило в сон от алкоголя, но шампанское, выпитое в ресторане, давно выветрилось – девушка протрезвела сразу, услышав ошеломляющую новость. «На кухне в холодильнике стоит какое-то вино, но не могу же я напиваться, мне на работу, – в отчаянии думала она, ворочаясь на диване. – Пять утра, что делать, как отвлечься?! Не стиркой же заниматься, в самом деле!»
В этот миг она страшно жалела, что так и не завела кошки. Катя сделала такую попытку незадолго до того, как познакомилась с Сергеем. Крошечный серый котенок породы «русская голубая» был куплен ею на кошачьей выставке, куда она зашла просто от нечего делать, гуляя по ВВЦ. Катя жила неподалеку от метро «ВДНХ», и территория выставки была для нее привычным местом прогулок. Котенок был куплен стихийно, лукавая продавщица буквально заставила девушку взять его в руки, после чего восхитилась:
– А знаете, вы с этой кошечкой очень похожи! Прямо одно выражение лица! Сразу видно, она вас дожидалась!
Сама Катя находила, что роднит ее с кошечкой только цвет глаз – янтарно-карий, но поддалась искушению и приобрела себе друга. Санди – так она назвала кошечку в честь дня недели, когда та была куплена, прожила у нее две недели. Ровно столько потребовалось Кате и Сергею, чтобы познакомиться, начать встречаться на нейтральной территории и в конце концов решить, что для следующего свидания свидетели им не нужны. Однако, едва переступив порог Катиной квартиры, ее новый знакомый попятился, заметно изменившись в лице.
– У тебя кошка? – сдавленно спросил он.
– А что случилось? – испугалась девушка. Санди даже не вышла на звук открывающейся двери – кошечка оказалась ленивой и большую часть времени спала, растянувшись на диванной подушке.
– Прости, я не могу войти, – Сергей пытался улыбаться, но было видно, как он обескуражен. – У меня аллергия на кошачью шерсть.
Свидание спешно перенесли на свежий воздух, а поздно вечером, вернувшись домой, Катя обзвонила подруг и пристроила Санди в хорошие руки. Она сделала это, ничуть не усомнившись в своей правоте. Кошка жила у нее недавно, Катя не успела толком к ней привязаться, к тому же все ее существо было поглощено новым романом, который только-только подходил к самой захватывающей стадии. Кошка исчезла, квартира была тщательно прибрана, и тем не менее во время своего первого визита Сергей глотал антигистаминные препараты и говорил простуженным севшим голосом. Катя извинялась перед ним, словно впрямь была в чем-то виновата, и ругала хитрую даму с выставки, навязавшую ей котенка. Все это было два года назад, роман только начинался, и тогда девушка совсем не заботилась о грядущем тридцатилетнем рубеже, просто ей очень нравился новый знакомый.
«Кошка не бросила бы меня, – жалобно подумала Катя, ворочаясь и не находя себе места. – Она бы поняла, как мне плохо! Если бы я могла сейчас обнять Санди, послушать ее песенку, пожаловаться! Нет, я не выдержу, не смогу молчать, сегодня же всем расскажу… Пусть жалеют, пусть читают мораль, объясняют, что я делала не так… Только бы не эта тишина – она меня с ума сведет!»
И словно в ответ на ее мысли предрассветное безмолвие спящего дома нарушилось. Катя услышала, как где-то неподалеку с натужным визгом распахнулась балконная дверь, раздались громкие возбужденные голоса – несколько человек вышли на балкон и заговорили разом, не слушая друг друга. Из этой какофонии вдруг выделился и на миг все заглушил короткий женский вопль, похожий на крик вспугнутой птицы. Его тут же оборвал глухой сильный удар, после которого наступила тишина. Катя села, склонив голову и прислушиваясь. Голоса на миг смолкли, но тут же зазвучали с удвоенной громкостью. Теперь она различала даже отдельные фразы.
