– Вчера, после нашего разговора, я снова задумался, почему эта женщина, Мерзлякова, решила с вами так жестко разделаться? Материального стимула у нее быть не должно, серьезной вражды тоже, судя по всему. В вашу виновность я не верил априори – ну такой уж я человек, прислушиваюсь к своей интуиции! Милая, воспитанная девушка, кукол мастерит – такие или вообще не убивают, или сразу сознаются. И пришла мне в голову идея – поговорить со свидетельницей еще разок. Бывает, знаете, во второй раз узнается много нового. Я ее вызвал, сегодня она пришла… И после того, как я ей хорошенько объяснил всю меру ответственности за дачу ложных показаний, она сообщила потрясающую новость! Оказывается, три дня назад к ней домой явился мужчина, который представился сотрудником милиции, и попросил в интересах следствия дать против вас показания. И показания эти он ей продиктовал – от и до. Конечно, как любой законопослушный гражданин, Татьяна Егоровна решила помочь милиции и слишком поздно поняла, что это афера. Мы такими методами не пользуемся…. А хотите знать, кто это был? Может, версии есть?
– Кто? – Маша привстала, опершись на стол. Тонко зазвенела задетая рюмка. – Нет, не знаю!
– Да вот он, жених ваш. – Амелькин произнес эти слова с такой лучезарной улыбкой, что Маша не сразу поняла их смысл.
Когда же девушка осознала услышанное, а также то, что Илья, стоя у нее за спиной, по-прежнему молчит, она лишилась дара речи. Глядя на ее искаженное лицо, Амелькин довольно кивнул:
– Вот и я так же сидел, выпучив глаза! Поступок дикий, правда? Понять его невозможно! И все же, если учесть, что все эти годы он ждал случая, чтобы со мной посчитаться… А как это легко сделать, когда у меня на руках этакое дело и такой вот свидетель! Девушке, вам то бишь, деваться некуда, такие показания дают мне повод закрыть ее в камеру, а она невиновна, с ума сходит от ужаса… Или сама предложит взятку, или я ей намекну! Дело-то простое. Тут и погубить человека легко, и спасти. Было бы желание! – И добавил, интимно подмигнув Маше, будто напоминая о чем-то, известном лишь им двоим: – Хорошо, я вовремя сообразил!
– Очень дальновидно, ничего не скажешь! – подал наконец голос Илья.
Приблизившись к столу, он взял полную, до краев пепельницу и вытряхнул ее содержимое в пустую тарелку. Амелькин настороженно сопровождал взглядом каждое его движение. Встретившись с ним глазами, Илья усмехнулся:
– Не бойся, в голову тебе не запущу, а хотелось бы! Значит, догадался, старый черт!
Он поставил пепельницу на край стола и закурил. На Машу Илья по-прежнему не смотрел, будто ее не было в комнате. Когда он снова заговорил, его голос звучал насмешливо и жестко:
– Тебе, наверное, какое-то звериное чутье помогает, раз до сих пор работаешь, и на свободе! Звезд с неба не хватаешь, зато на хорошем счету! Честная рабочая лошадка! Так ты любишь о себе говорить?
– А мне звезд и не надо, шут с ними, – уклончиво улыбнулся Амелькин. – Они, понимаешь ты, жгутся! А на хорошем счету я, дружище, потому, что ни в чем никогда не был замечен, и ни единая скотина – ни единая, заметь! – ни в чем упрекнуть меня не может!
– Разве не ты с нее вчера сто пятьдесят тысяч потребовал? – Илья кивнул на окаменевшую Машу, сидевшую преувеличенно прямо, как на экзамене или допросе. – Обещал показания Мерзляковой не оформлять, героя из себя разыгрывал? Я запись слушал, даже противно.
– Ну что ты мне какую-то запись в нос тычешь, сам знаешь, куда ее можно засунуть! – раздраженно возразил Амелькин, разом утратив напускное добродушие. – Что ты со мной-то в детские игры играешь?! Кто там с кем у тебя говорил, когда и почему – никто вникать не будет! Никаких денег я в руках не держал, мой милый, и дело веду абсолютно легально. Кстати, к твоему сведению, за то, что ты эту Мерзлякову обошел, выдавая себя за сотрудника милиции, тебе знаешь, что полагается?! Обнаглел вконец на вольных хлебах, завидуешь непонятно чему, работать не даешь! Да кого угодно можно под монастырь подвести, потому что святых между нами нет!
– Жаль, я тебя тогда не пристрелил, прямо у сейфа, – сквозь зубы выговорил Илья. – Сейчас уже не могу, пришьют предумышленное. Ты мне еще Мерзляковой угрожаешь? Не в твоих интересах эту историю ворошить, запись у меня, объясняться тебе все равно придется! У меня тоже кое-какие связи остались, не все, к твоему сведению, думали, что я взял документы!
– Все! – Заметно побледнев, Амелькин поднялся. – Ты их и взял!
– Ты что, правда пулю у меня выпрашиваешь? – Бросив сигарету прямо на скатерть, Илья двинулся к нему вдоль стола, угрожающе неторопливо, мерно ударяя кулаком по столешнице в такт своим шагам. От ударов подпрыгивали и опрокидывались бокалы, звенели тарелки, содрогались розы в вазе, из которой выплескивалась вода. – Что, мне убить тебя сейчас и сесть, этого ты хочешь?! Это легче, чем признаться, что документы взял из сейфа ты?
– Марья Григорьевна, – Амелькин попятился к двери, не сводя взгляда с приближающегося бывшего коллеги, – скажите ему что-нибудь, пусть придет в себя! Скажите, что думаете о его выходке с Мерзляковой! Он же совсем чувство реальности потерял! Видите, на все готов, чтобы мне отомстить!
Маша промолчала, но Илья все равно остановился, не дойдя до оцепеневшего гостя двух-трех шагов. Он повернулся к девушке, его остекленевший взгляд на миг стал более осмысленным.
– И кому, зачем мне признаваться? – неожиданно добавил Амелькин, осторожно продвигаясь к выходу. – Ты в органы хочешь вернуться? Ты уже не сможешь там работать, дважды в одну реку не войдешь! С чего думаешь начинать? Ты все забыл, все растерял! Хочешь, чтобы меня посадили, опозорили, чтобы дети меня стыдились? Зачем это, Илья? Ты уже на другой день поймешь, что наломал дров! Смотри, ты же прекрасно устроен, с моим житьем не сравнить! Ну что тебе от меня нужно, что?!
– Признайся здесь, перед нею. – Подойдя к Маше, Илья сжал ее плечо, и она содрогнулась, испытав ощущение, близкое к боли, хотя само прикосновение болезненным не было. – Признайся, что это сделал ты. Я так решил – сделаешь это, оставлю тебя в покое.
– А если не сделаю? – сощурился тот.
– Пристрелю. – Процедив это слово, Илья машинально сжал пальцы сильнее, и Маша вновь дернулась. Однако освободиться от его руки она не посмела.
– Значит, выбора у меня нет, – почти весело резюмировал Амелькин. – Что ж, если это для домашнего, так сказать, употребления… Под пистолетом в чем не признаешься? Да, я это сделал шесть лет назад. Взял деньги, забрал документы, а когда стали расследовать, вспомнили твои грехи и мои достижения… Легче стало?
– Пошел вон! – Отпустив Машино плечо, Илья двинулся к дверям и широко распахнул их, указывая в коридор: – Даже повиниться по-человечески не сумел, урод! Поломал мне жизнь, а теперь: «Легче стало?» Одолжение сделал! Катись, пока я тебе пулю не влепил!
– Всего хорошего, – насмешливо бросил Амелькин, уже в дверях, мгновенно обретя прежнее самообладание. – Жаль, не знал о вашем празднике, без подарка явился… Хотя почему? С Марьи Григорьевны теперь снято подозрение, а тебе, Илья, так и быть, дарю фокус с Мерзляковой. Только больше со мной так не играй, держи свое слово!
