— Что? — рассеянно ответила она.
Он разозлился, отчего стал еще больше похож на крысу:
— Я приходил третьего вечером, тебя не было. Четвертого — тоже. Можешь объяснить, зачем тебе понадобилось меняться с Оксаной?
— Не могу.
— У тебя есть кто-то.
— Ну и что? — не вытерпела она. — Ты кто такой, чтобы меня проверять? Если я полгода назад с тобой переспала, ты можешь ставить мне условия?
Для меня это вообще ничего не значит. Если я это сделала, значит, мне так хотелось. А если я этого больше не делаю, значит, мне больше не хочется.
Чего тебе от меня надо?
— Ах ты! — сдавленно, не повышая голоса, произнес он. — Дешевка! С чего это я тебя за порядочную считал?!
— Иди, иди… — Ее темные глаза снова стали равнодушными и непроницаемыми. — Поищи себе другую подружку. Только подбирай по росту, а то в постели неудобно…
Взбешенный, он вылетел из магазина. Остальные продавщицы проводили его пристальными взглядами и тут же переглянулись между собой — понимающе, с улыбками. Маша снова посмотрела в зеркальце и мизинцем поправила помаду. Перевела взгляд на дверь. И шумно, горестно вздохнула. За стеклянной витриной, на улице стоял ее муж. Старый, небритый, расплывшийся. В грязной клетчатой рубахе и спортивных штанах. Ее крест. Ее позор. Двенадцать лет ее жизни. Он выискивал Машу взглядом, а найдя, виновато заулыбался, помахал рукой, делая знаки: «Выйди!» В магазин он входить не решался — знал, что она поднимет его на смех, отругает, выгонит. Маша вздохнула, глянула на девушку за соседним прилавком, где торговали молочными продуктами:
— Слушай, я на пять минут выскочу. Если что, обслужи, а?
— Иди, — та с интересом посмотрела на витрину. Все в магазине знали мужа Маши в лицо и удивлялись, что красивая женщина нашла в таком чудовище. — Проверка документов?
Маша только рукой махнула На улице она остановилась перед супругом, уперев руки в боки, в классической позе всех жен алкоголиков.
— Ну?
— Маш, я… Прости, это…
— Проверил? Не к любовнику пошла? Зачем явился?
— Маш… — Его небритый подбородок вдруг затрясся, в глубоких складках нижних век показались слезы. — Я обижаю тебя, прости… Я тебе давно хотел сказать…
— Подумаешь, новости, — ответила она довольно резко, но внимательней всмотрелась в его лицо.
Слезы — это было что-то новенькое. Да еще «прости». Обычно он выражал свою вину молчанием, не любил извиняться, да она и не требовала. — Что ты мне хотел сказать?
— Про Игоря…
— Про него?!
— Да, я, это… Он умер, конечно, теперь уже можно…
— Что можно-то?! — Она возбужденно теребила пуговицу на своем халате, не сводя с мужа глаз. — Что ты болтаешь?
— Он тогда, знаешь… — с трудом говорил тот.
Видно было, что каждое слово отрывалось с кровью. — Ну, когда нас застал…
Она молчала, даже пуговицу перестала откручивать Глаза казались двумя безжизненными провалами на белом липе. Мужчина поднял на нее умоляющий взгляд и прошептал:
— Маш, я же сам никогда бы до тебя не дотронулся… Это он сам мне сказал…
— Что?!
— Он сам.
Она помолчала, потом мотнула головой:
— Ты пьян, как свинья. Иди домой, проспись Лучше бы не извинялся.
— Маш, не веришь?! Он сам мне тогда сказал! Она на тебя обращает внимание и всякое такое… Ты ей нравишься больше, чем я…"
— Да ты рехнулся?
— Игорь рехнулся, а не я! Я ему не поверил. А он мне несколько дней подряд твердил: «Отец, я от нее отказываюсь, я ее не люблю, а она тебя любит. Давай, смелее действуй…» Ну, ты пришла к нему, а его дома нет… Помнишь сама… Я тебя чаем поил, а потом…
Она тяжело дышала. Потом рванула пуговицу.
Пуговица осталась у нее в руке.
— Потом он с матерью вдруг вернулся, я не ожидал… А мы с тобой вроде как… И сама знаешь… Ну, да, я виноват…
Она положила пуговицу в карман Едва двигая помертвевшими губами, спросила:
— Все?
— Да…
— Значит, он сам тебя об этом попросил?
— Сам, — подтвердил мужчина.
Маша уставилась в витрину невидящим взглядом Мужчина робко потянулся к ней, тронул за локоть:
— Зря я рассказал, наверно? Не веришь, наверно? Маш, все правда.
— Да я это давно знала, — ответила она, не сводя глаз с витрины.
Мужчина, казалось, испугался:
— Откуда?!
Она повернулась к нему, на ее губах показалась едва заметная улыбка. Но в этой улыбке не было естественности — только напряжение.
— Откуда, спрашиваешь? Да ты сам как-то по пьяни проболтался.
— Я?!
— Ты, — спокойно подтвердила она. — Ты нажрался в очередной раз, я пришла с работы к утру, а ты валялся в комнате… Я хотела лечь спать на диване, как всегда, а ты стал требовать, чтобы я легла с тобой. Я сказала, чтобы ты шел куда подальше.
Тогда ты заявил: «Я всегда знал, что Игорь мне наврал!» Я думала — у тебя просто пьяный бред. А ты продолжаешь: «Все наврал, что ты в меня влюблена! Ты всегда от меня нос воротила! И зачем он мне намекал, чтобы я тебя окрутил? Зачем к тебе толкал? Из дома меня, что ли, хотел выгнать?» А потом ты стал плакать, а потом вдруг захрапел.
— Я не помню… — мучительно поморщился тот. — Ей-богу, не помню… Я так тебе сказал?
— Так и сказал. Я не поверила тогда, но все же задумалась — не мог же ты все это выдумать? Значит, хоть крупица правды должна быть? Стала вспоминать. Вспомнила, как я пришла тогда к вам домой, он мне сказал — к пяти. А его нет. Стала ждать. Ты поил меня чаем. А потом вдруг стал приставать. Я даже пальцем шевельнуть не могла от ужаса — думала, ты с ума сошел… Все же отец моего парня! Ничего не понимала. Дура была, безответная! — Маша с вызовом тряхнула обесцвеченными волосами и возбужденно продолжала:
— А потом…
Помнишь хоть, как завалил меня? В большой комнате, на диване… Какая дура была! Кричать почему-то боялась… Ни пикнуть, ни вырваться не могу — руки-ноги окоченели, горло пересохло… Только шептала: «Да вы что, да вы что..» Мы же еще на «вы» тогда были. И вдруг — кто-то дверь отпирает. Входит сперва твоя жена, за ней — Игорь…
Мужчина задыхался, кивал, потом полез в нагрудный карман рубашки, достал папиросы, закурил. Маша тоже полезла в карман халата, достала зеленую пачку ментолового «Данхилла». Выпустив первую струйку дыма из красных губ, сказала уже спокойнее:
— Он выгнал меня, как шлюху. А затем и тебя.
