Шурик проявил относительную деликатность. Только под конец трапезы, приканчивая яичницу, он бегло спросил:
— С дочкой видишься?
— Виделся как-то раз, — туманно ответил Михаил.
И, в общем, это соответствовало действительности. Конечно, он не стал рассказывать, что после того столкновения с Дашкой в лицее ему позвонила Люба. От ее металлического голоса до сих пор звенело в ушах. А может, не от голоса, а от ледяных, официальных фраз. Она выдала их одну за другой, как будто диктовала срочную деловую телеграмму. А может, даже записала их заранее на бумажку, чтобы не сбиться. Он знал — жена иногда так делала, если телефонный разговор был особенно важным. Люба сказала, что это верх непорядочности — подстерегать ребенка в школе. И она теперь очень жалеет, что сказала Михаилу, куда переводит Дашу. И что, если такая сцена повторится — Даша на следующий год пойдет в другое учебное заведение. Конечно, это неудобно для девочки, но раз Михаил совсем о ней не думает, ему должно быть все равно! А в заключение она добавила, что Михаил ничего таким путем не добьется. Ребенок целиком на ее стороне.
Даша ее поняла и одобрила.
Когда Люба положила трубку, у него возникло ощущение, что ему звонил какой-то робот. Он пытался перебить жену, но та будто не слышала — шпарила по рельсам, ничего не замечая на своем пути. Произошло то же самое, как и в тот раз, когда Люба объявила, что уходит.
Ее не волновала реакция мужа. Ей было важно все сказать и не дать себя остановить. Она как будто очень боялась этой остановки. «Может, потому, что сама ни в чем не уверена», — думал Михаил, кладя трубку. Во рту появилась странная сухая горечь. Вкус обиды. «Она будто боится, что я ее уговорю. Она не знает, что творит. И я уверен — чувствует, что не права. Иначе — почему она боится меня слушать? Зачем оскорбляет?»
Конечно, этого он не мог рассказать жизнерадостному, суетливому Шурику. Тот ничего бы не понял. Он продолжал интересоваться деталями:
— А, так начали встречаться? Ну и как Даша к тебе относится? Моя-то от первого брака знать меня не желает. И почему, интересно? Алименты я платил, подарки делал, ее матушка замуж опять выскочила и вроде на меня не злится…Я уж и так к ней подходил, и этак… Потом плюнул. — Шурик взялся за кофе и с цыганской беспечностью добавил:
— Легче других нарожать.
— Тебе сегодня нужно на работу? Я, например, и в пятницу пашу. — Михаил собрал тарелки и унес их на кухню. Говорить о дочери не хотелось. Он прекрасно знал, что Шурик успешно нарожал еще двух детей, что со второй женой живет душа в душу. И скорее всего, его даже упрекать сегодня не будут, хотя он и задержался на гулянке на всю ночь.
При упоминании о работе Шурик засуетился, побежал бриться, потом звонил жене. Из дома они вышли вместе, и приятель подбросил Михаила до редакции.
Прошло пять дней с того воскресенья, когда он раздвинул ветки в рощице и увидел мертвую Ольгу. Каждый день Михаил думал о том, что нужно позвонить ее матери.
Сказать хотя бы несколько слов. Выразить соболезнование. Но не мог заставить себя поднять трубку. Ему все казалось, что этот звонок никому не нужен. А то и хуже — что Алла не захочет с ним говорить. Хотя — в чем он виноват? Да, первый опознал ее дочь, но ведь он просто гулял по своему обычному маршруту! Он даже не отклонялся в сторону, все произошло случайно…
Михаил думал, что его вызовут по делу об убийстве. В конце концов, он принимал участие в поисках девушки, может многое рассказать Его не вызывали. Сперва он нервничал по этому поводу, потому начал пожимать плечами: «Что ж, обойдутся, видно, без меня». Вчера почти об этом не думал. Но утренний разговор с Ириной снова вернул его тревоги. Его почти напугало ее сообщение.
«Родителям-то каково! — думал он, едва прислушиваясь к разговорам редакторш. — Младшая дочка записалась в тот же самый театр, куда ходила старшая! Я бы на их месте ее туда не пустил. Что-то здесь нехорошее. Понятно, что многое ей достанется по наследству от Ольги, но при чем здесь театр? Она вовсе не интересовалась театром! Что с ней происходит, черт возьми?»
* * *
Милена действительно появилась на сцене — правда, Михаил с трудом ее узнал. Лицо намазано белилами, глаза, брови и губы подведены черным и красным гримом, светлые волосы скрыл парик. Слов у нее не было — она играла горожанку из толпы, которая разгуливает по сцене во время праздника поминовения усопших. Ее роль состояла в том, что она молча покупала «фонарик встречи», который нужно зажигать в эту ночь, чтобы приманить в дом души умерших родственников и друзей. Михаил заметил девочку не потому, что она была меньше ростом, чем другие актеры. Здесь были ребята и пониже ее, Милена выросла крупной для своих четырнадцати лет. Ему бросилась в глаза скованность движений этой бедно одетой горожанки в синем кимоно, и, присмотревшись, он узнал светлые, уж совсем не японские глаза Милены.
«Да уж, Ирина занялась благотворительностью, — думал он, глядя, как Милена неровной семенящей походкой уходит за кулисы. — Как это она решилась? Сегодня шестое представление, а она вводит новую актрису! Милена выделяется среди них, она же ничего не умеет. И хотя семенит — все равно ходит, как московская барышня, не говоря об остальном. Да, великая вещь — благодарность! Если бы девчонка не сослалась на меня — ее бы не взяли!»
На поклоны Милена не вышла, а если и мелькнула на сцене, то где-то в задних рядах массовки. Задернули бархатный синий занавес, и вскоре зал почти опустел. Через несколько минут из-за него показалась Ирина. Она близоруко сощурилась, оглядывая пустые кресла, увидела Михаила и махнула ему рукой:
— Как хорошо, что вы пришли! Идите к нам, уже все готово!
Актеры и в самом деле устроились прямо на полу. Синий плотный занавес отгораживал их от пустого зала, создавал ощущение замкнутости, какого-то странного уюта.
На немногочисленных стульях стояли подносы с бутербродами и пирожными. В углу блестел электрический самовар. Парни откупоривали шампанское, считали пластиковые стаканы. Девушки занимались чаем.
Михаила познакомили с директрисой лицея. Она оказалась на удивление молодой — Михаил не дал бы ей больше тридцати лет. А может, положение спасал умело наложенный макияж. Веселая, подтянутая, благоухаюшая дорогими духами — она, скорее, походила на удачливую бизнес-леди. Директрису звали Татьяна, отчество она не назвала. Как видно, считала, что оно ее старит. Кокетливо играя глазами, дама пожала руку гостю:
— Уже читала вашу статью. Я считаю, что Иринка делает святое дело! Это энтузиастка, такие только в революцию были! Из ничего, своими силами создать такую сказку! А ребята какие замечательные! Я просто завидую! Мои гуманитарные оболтусы по сравнению с ними — олигофрены!
Ирина похлопала себя по щекам:
— Не смущай, я и так вся красная.
Она убежала за кулисы, а Татьяна, чуть понизив голос, доверительно сообщила Михаилу:
— Честно говоря, мне впервые понравилось то, что она сделала. Я ведь всегда этим интересовалась, мы давно дружим. И, между нами, — раньше была просто чепуха на постном масле! Она ведь лет десять занимается самодеятельностью, я уж намекала, — может, бросишь? Ни в какую! Это, мол, ее призвание! Но в этот раз — удача! Вы ведь согласны?
