– Ты доводишь учителей? – вздохнул отец. – А ты, Уля?
– Эта с виду потише, – вмешалась его сестра, – но не значит, что лучше. Короче, милый братец, эти две девицы совсем распустились, и я с ними больше возиться не могу. Если позволишь, я тебе сдам их с рук на руки и уеду в какой-нибудь санаторий. Я это заслужила!
– Час от часу не легче, – проговорил отец, рассеянно гладя дочерей по шелковистым светлым макушкам. Девчонки присмирели, ожидая решения своей судьбы. Казалось, они даже перестали дышать. – Надя, как же быть? Им нужен присмотр, придется срочно искать школу, а у меня совершенно нет времени этим заниматься…
– Зачем тебе время, если есть деньги? – философски заметила Надя. – Заплатишь, и все решится за сутки. Им будет лучше здесь.
– Послушай, это так неожиданно… – начал было Михаил Юрьевич, но сестра оборвала его:
– Что тут неожиданного? Ты же сам понимаешь, что нет больше причин держать их вдали от дома. Я думала, само собой разумеется, что они вернутся. Наймешь хорошую гувернантку, пусть живет с вами. Со школой уладится – учиться хуже, чем там, они не будут. А главное, – она слегка понизила голос, – я надеюсь, что теперь они немного присмиреют. Все-таки на них должно повлиять…
– Бегите в дом, – он торопливо поцеловал дочерей и подтолкнул их к двери. – Кто первой найдет свою комнату, получит от меня приз!
Девчонок как ветром сдуло, в глубинах темного дома раздался топот ног и возбужденные крики, и вскоре начали зажигаться окна– одно за другим. Надежда достала из кармана плаща сигареты и опустилась в плетеное кресло, с жалобным скрипом, принявшее в объятья ее телеса.
– Ты сам видишь, как они счастливы дома! А уж как я рада… Прости, но я не могу изображать горе. Нет его, и быть не может. Будем честны – для тебя это самый лучший исход.
Банницкий протянул руку, словно пытаясь остановить поток этих жестких, беспощадных фраз, но женщину не так легко было смутить:
– Понимаю, ты вчера ее похоронил и, как-никак, она мать твоих детей. Хотя… Спроси их – помнят они ее? Скучали? – Она отрицательно провела в воздухе зажженным кончиком сигареты: – Дети не видели ее ровно полжизни, и она для них почти не существует. Слышал, даже не спросили: «Где мама?»
– И хорошо, что не спросили. – Он подошел к перилам, вглядываясь в темный парк. – Фонари сегодня никто не зажег. Все идет наперекосяк. Я уволил половину прислуги, другую половину заменил новыми людьми, а они еще ничего не знают.
– Зачем ты это сделал?
– Не мог же я оставить тех, кто служил при Ксении, когда сюда приехали дети! Кстати, тебе придется нанять женщину для ведения хозяйства.
– Я завтра же этим займусь, – охотно пообещала Надежда. – Знаешь, что мне больше всего греет душу? Теперь не придется каждую минуту одергивать их, чтобы говорили дома по-русски. Если бы ты знал, чего мне стоило, чтобы они помнили родной язык!
– Надя, я знаю и ценю…
– Нет, я не о деньгах, – обидчиво заявила та. – Пять лет отдать племянницам, которые тебя изводят и ненавидят, – это трудно оплатить деньгами, мой милый!
– У меня не было другого выхода. – Он говорил устало, с трудом подбирая слова и стараясь не смотреть в сторону сестры. – И если бы ты не поехала с ними в Англию, я бы сам сошел с ума. Надя, я не могу заплатить тебе ничем, кроме денег, так не требуй невозможного!
Та молча докурила сигарету и выбросила окурок за перила. В свете розового фонаря теперь кружилось несколько ночных бабочек, бессмысленно и упорно исполнивших свой самоубийственный танец. Время от времени какая-нибудь из них попадала внутрь абажура, сгорала на лампе, и тогда ее корчащаяся тень на стекле казалась пугающе огромной. Надежда следила за их мельканием сощуренными, ничего не выражающими глазами и о чем-то думала. Брат повернулся к ней:
– Ты не могла бы остаться с нами, хоть на первое время? Я не знаю, как справляться с детьми.
– Я тоже, – усмехнулась Надежда, не сводя взгляда с бабочек. – Скажи-ка, Миша, неужели у тебя нет на примете другой женщины, помоложе и поздоровее? Весной ты приезжал с Мариной… Знаешь, мне тогда почему-то пришла в голову мысль, что она легко заменила бы им мать. Мне она понравилась. Что у тебя с ней?
Он неопределенно махнул рукой, но сестра настаивала:
– Я не требую исповеди, но ведь рано или поздно ты приведешь кого-то в дом, так почему не ее? Или вы расстались?
– Мы встречаемся, но сейчас мне не хочется с ней видеться.
Повисла пауза. Женщина оценивающе смотрела на брата, потом разочарованно сказала, что в таком случае снимает все вопросы.
– Делать нечего, поживу немного с вами, – вздохнула она. – А я надеялась… Скажи, Миша, в кого это ты такой рак-отшельник? Если она тебе близка, надо с ней всем делиться, горем тем более. А так, как ты, молча, женщину не завоюешь. Думаешь, им только и нужно, что деньги? И Ксения давно бы тебя бросила, если бы не сошла с ума! У вас все к этому шло, я уже представляла, какой кусок она отхватит после развода от твоего состояния, и вдруг… Тебе сказочно повезло, а то ведь, неровен час, и денег бы лишился, и детей! Уж она бы постаралась сделать так, чтобы они не вешались папе на шею!
– Избавь меня от своих аналитических выкладок! – резко бросил он, и на этот раз сестра остановилась. Видимо, ей был знаком тон, которым вдруг заговорил Михаил Юрьевич. Он вплотную подошел к сестре, и эта крупная женщина внезапно вжалась поглубже в кресло, словно пытаясь в нем спрятаться.
– Слушай меня внимательно, Надя и, если будешь против – говори сразу, пока не лег спать шофер!
– Шофер? – пробормотала сестра.
– Да, шофер, чтобы отвезти тебя в Москву. У нас с тобой все будет так, как я скажу, или никак. Поняла?
Надежда снова уставилась на фонарь, чтобы не смотреть брату в лицо, которое теперь подергивали мелкие нервные судороги. Михаил Юрьевич говорил громким, шипящим шепотом, в котором не было и следа родственной любви:
– Если ты останешься с нами, я плачу тебе столько, сколько назначишь сама. До сих пор ты не стеснялась, ну и не стесняйся дальше, я все равно предпочту, чтобы с детьми была родственница, чем наемная гувернантка. О том, что случилось с их матерью пять лет назад, – им ни слова, ясно?!
У Надежды слегка вздрогнули губы, но она тут же их поджала, словно давя рвущиеся наружу слова.
– Девочки не должны даже заподозрить, что их мать последние пять лет была не в себе, а если у них возникнут вопросы – значит, проболталась ты! В доме не осталось никого, кто знал Ксению.
– Им могут сказать знакомые, – процедила она, глядя в сторону.
– Я постараюсь, чтобы они ни с кем не встречались. Пару недель проведут дома, потом отправятся в закрытую школу-пансион. Ты найдешь самый лучший и проверишь, чтобы там не учились дети моих близких знакомых. Я составлю список.
Женщина отмолчалась, наблюдая гибель очередной бабочки.
