Таня взглянула на медальон и тоже не смогла сдержать нервного смешка. Венера, так раздражавшая ее своими необъятными и словно тронутыми плесенью телесами, погибла безвозвратно. На месте ее расплывшегося бюста и глупого свиноподобного лица чернела дыра.
– Из-за тебя погибла роскошная женщина, – заметила Таня, разглядывая пулевое отверстие. – Теперь ты можешь рассказывать это своим приятелям. А вот что я скажу полиции? Ведь метили-то в меня!
* * *
Она хотела поехать с Андреем в больницу, но ее настойчивой просьбы как будто не заметили. Эви, нервно курившая одну сигарету за другой, бросила как-то в сторону, словно нехотя:
– Да все будет в порядке. Утром он вернется.
– Меня не берут, – обратилась она к парню, мрачно наблюдавшему, как приехавший по вызову толстенький маленький доктор объясняется с кем-то по мобильному телефону. Рядом наготове стоял санитар-албанец с носилками наперевес и с интересом разглядывал девушку. До нее вдруг дошло, что она полуодета, и, ответив албанцу сердитым взглядом, Таня набросила на плечи куртку. – Справишься сам? Страховка у тебя в порядке, помощь окажут... Доктор говорит, раны не опасные.
– Наш бы все-таки перевязал как следует. – Андрей без особой симпатии наблюдал за греческим медиком. – А этот видит две огнестрельные раны и как будто скучает.
– Все обойдется, – не слишком уверенно сказала она, стараясь сохранять бодрый вид. – Тебе, кажется, просто не хочется ехать в больницу без меня. Не думала, что ты боишься врачей!
– Я за тебя боюсь, – вздохнул Андрей, поудобнее пристраивая на коленях пострадавшую руку. – Дай слово, что уедешь отсюда вместе с Эви!
– Ну разумеется! – воскликнула девушка. – Не здесь же ночевать! Теперь-то ты мне поверил? Понимаешь, что я не выдумала Пашу?
В это время доктор закончил телефонный диспут, спрятал аппарат в карман форменной куртки и жестом пригласил пациента на выход. Албанец качнул носилками, словно предлагая свои услуги, но этим сервис и ограничился – санитар предпочел послать Тане прощальный игривый взгляд.
– Лучше б ты выдумала своего Пашу, – проворчал Андрей, поднимаясь с кровати и направляясь к двери. – Поверить-то в это сложно, даже после двух пуль! Если расскажешь Эви, что она ответит?
– Даже не собираюсь ее просвещать. – Таня пошла вслед за ним, с тревогой отмечая его неуверенную, шаткую походку. – Хочу, чтобы ко мне относились серьезно. Слушай, ты же не дойдешь! Давай, я скажу этому типу, чтобы развернул носилки! Что он их держит для декорации!
– Без паники. – На пороге квартиры парень обернулся и слегка махнул здоровой рукой: – Что вы за народ, женщины? Стоит поддаться, как вы с ложечки здоровых быков кормить начинаете!
– Ты не здоровый бык! – Она чуть не плакала, такой жалкий и потерянный у него был вид. – И что скажет твоя бабушка!
– Ни слова ей, слышишь?! – Андрей погрозил пальцем, испачканным в засохшей крови. – Я запрещаю! Сам позвоню и совру чего-нибудь! Не смей даже заикаться, что меня ранили! Да иду! – раздраженно бросил он в открытую дверь – с лестницы его окликнул санитар. – Танька, самое главное – не дай себя подстрелить! Настроен он серьезно, зря я надеялся, что шума побоится. Хитрый, гад, сперва в окно на тебя посмотрел, проверил, где ты спишь!
– А что же он через окно не стрелял? – озадачилась вдруг девушка. Этот вопрос не приходил ей в голову, хотя напрашивался сам собой. – Створка была открыта, стекло разбивать не надо... Быстро и верно, кровать совсем рядом. Зачем кружной путь? Тем более, если он знал, что ты в соседней комнате?
– Может, хотел что-то забрать, да ты своим диким визгом из-под кровати его спугнула, – предположил Андрей. – Я и сам перепугался, даже боль не сразу почувствовал. Ну, пока!
Таня постояла на галерее, глядя, как он спускается по лестнице, пересекает крохотный двор и напоследок оборачивается, делая ей знак вернуться в квартиру. Синяя дощатая дверь открылась и закрылась, Андрей исчез.
На сердце у девушки было так тяжело, что она с трудом сдерживала слезы. Она сама не знала, отчего ей так хочется плакать – ведь дело кончилось не самым худшим образом, Андрей был лишь легко ранен, убийца сбежал и вряд ли решится снова напасть в эту ночь... А наутро Таня собиралась последовать Пашиному совету и всеми правдами и неправдами выбраться с Эвии на материк. «А там – в Москву, Паша говорит, там меня не тронут. Но почему? Почему здесь я кому-то мешаю, а там – нет? И как я могу вообще кому-то мешать, настолько, чтобы в меня стреляли? Пашка, проклятый, во что ты ввязался?! Ведь это все из-за тебя, других вариантов нет!» Она вспомнила лицо своего бывшего возлюбленного – оплывшее, хмурое, его настороженный взгляд и новую манеру говорить – словно только для того, чтобы отделаться. За четыре года он изменился так, словно прожил долгую и не слишком легкую жизнь. «Надо было вцепиться в него и трясти, пока не расскажет, что с ним случилось! А так... Не знаю даже, говорить его матери о нем или смолчать? Скажу – еще больше убиваться будет. Еще бы – любимый сын, жив, здоров, вроде при деньгах – и четыре года ни слова...»
– Вы не собираетесь ложиться?
Она вздрогнула и обернулась. Эви стояла на пороге спальни и рылась в сумочке, что-то отыскивая. С девушкой она говорила, не поднимая головы.
– Еще можно поспать часа два-три... Да где же это у меня... Нет больше сигарет, представляете? И купить их сейчас негде!
– Сочувствую. – Таня потянула носом прокуренный насквозь воздух и постаралась скрыть свою радость при этом известии. – Но может, до утра как-нибудь перебьемся?
– Моя мать курила даже во сне! – то ли в шутку, то ли всерьез ответила женщина, уныло закрывая сумку и перебрасывая ремешок через плечо. – А я пошла в нее. Знаете, съезжу-ка я на побережье, там у меня живут знакомые, одолжу у них пачку. Конечно, они не будут мне рады в такой час, но все равно, не умирать же!
– То есть... – не веря своим ушам, проговорила девушка, вновь ощущая прилив паники, – вы уедете?! Я останусь здесь одна?!
– О, да это на сорок минут! – утешила ее Эви. – На пустых дорогах даже за полчаса обернусь. Спокойно ложитесь, никто сюда больше не придет. Я удивляюсь, как это вообще произошло, – продолжала она, критически оглядывая в зеркале, висевшем у входной двери, свое ненакрашенное лицо. – Но знаете, что я вам скажу? Чем больше у нас эмигрантов, тем хуже с криминалом. Афины стали вообще опасным городом! Подумать только, я помню время, когда и там никто не запирал дверей! А сейчас... Вы будете очень плохо вспоминать Эвию и вообще Грецию?
– Я буду очень плохо вспоминать только того, кто это сделал. – Таня оглянулась на спальню и вздрогнула, увидев край испачканного кровью покрывала. – И у меня есть все основания думать, что это был не грек. Можно, я поеду с вами?
– Я бы на вашем месте тоже тут не осталась, – кивнула женщина, безуспешно пытаясь без помощи расчески поправить спутанные жесткие волосы. – Ну так поехали! Они очень милые люди, художники. Может быть, даже еще и не спят! Знаете, богема!
