– Ты права, – в панике произнесла она в трубку. – Я слишком развернулась.
«В конце концов, какое мое дело? – тут Мария старательно занялась самоуничижением. – Он жил до меня столько лет, он уж не мальчик… И как-то справлялся, выглядит прекрасно, не в долгах, имеет недвижимость, какая мне даже не снилась, машину… Может позволить себе ходить по ресторанам каждый день, делать людям добро. Даром. Ведь это великолепно! А я чего завелась? Какое я имею право на это, ведь деньги-то не мои?!»
– Я поговорю с ним насчет работы, – уже совсем убито пообещала Мария. – Наверное, он что-то придумает.
– Вот здорово! Ты звони!
…Вечером супруги очень уютно поужинали – в домашней обстановке, лишь слегка приукрашенной теми приготовлениями, которые наспех совершила Мария. Она накрыла стол в комнате, зажгла давно валявшиеся в шкафу свечи, сделала несколько салатов, сбегала в магазин на углу и купила бутылку вина, на ее взгляд, ужасно дорогого. Хотя те вина, за которые Борис, не глядя, платил в ресторанах, были дороже и порою куда хуже. Он был удивлен:
– Какой-то повод? Но ты же не…
Его темные глаза вдруг расширились, взгляд замер. Мария остановилась напротив, непонимающе глядя на него, остро ощущая запах духов, слишком сильный, ведь она успела брызнуться лишь тогда, когда в дверь позвонили, и с перепугу вылила на себя слишком много.
– Я – что «не»? – переспросила она.
– Не хочешь мне ничего сообщить? – все так же недоверчиво, тревожно спросил он, не двигаясь с места и с неприязнью рассматривая накрытый стол. – Свечи, вино… Ты не беременна?
Женщина всплеснула руками:
– Вот ты о чем! Нет!
– Ох, я испугался, – простодушно выдохнул он и торопливо присел к столу. – Что тут? Здорово. Ты молодец! Вот если так будет каждый день – сами откроем ресторан. А что? Возьмешь кредит у Валерьяна, я тоже подкину деньжат, и заживем!
Борис схватил салфетку и, развернув ее, прикрыл колени.
– Кстати, Валерьян не собирается в гости? – осведомилась она.
– Пригласишь – придет.
– Не хотелось бы его звать, – женщина поставила на стол миску с дымящимся картофелем. – Насчет ресторана… Думаю, ты пошутил. А вот о другом мне хотелось бы поговорить… Помнишь Настю?
– Кого? – он застыл, поднеся ко рту вилку.
– Девушку, которую я позвала с нами в ресторан. Темненькую.
– А что случилось?
– Она сейчас на мели. Кажется, работала прежде секретарем. Ты мог бы ей помочь?
Борис задумчиво прожевал кусок картофеля, надетый на вилку, и сказал, что, вероятно, мог бы поговорить с тем же Валерьяном. У того огромные связи.
– Без него, кажется, и гром не грянет, и солнце не взойдет, – рассердилась жена и тут же взяла себя в руки. – А есть кто-то еще на горзионте?
Тот засомневался:
– Валерьян – самый лучший кандидат. Чем он тебя не устраивает?
– Мне он не нравится.
– Но чем?
– Лицом не вышел.
Мария хотела пошутить, но ее слова приняли всерьез. Борис нахмурился и сказал, что это еще не достаточная причина, чтобы презирать и третировать хорошего человека. Пусть у Валерьяна лицо похоже на калач…
– На черствый калач, – перебила жена.
– Да хоть на заплесневелый! Все равно он сделал немало добра.
– Особенно тебе!
– И мне в том числе!
– Вот как, – она прищурилась, начисто забыв все наставления, услышанные ранее по телефону. – Откуда ты это взял? Из ресторанных счетов, которые, между прочим, оплачивал ты?
– Да что тебя так задевают рестораны?
– Ты меня не понимаешь!
Эта фраза, которую от века и до века произносят все женщины и все мужчины, решившие, что им ничего не поделать с партнерами, которые никак не желают меняться в соответствии с их вкусами… Эта фраза Бориса вовсе не задела. Мария ждала скандала и уже каялась в глубине души, что вообще завела речь о Валерьяне. Борис играл вилкой и молчал, сдвигая брови.
– Может, и не понимаю, – сказал он наконец. – Но помочь могу. Дай ее телефон, я позвоню, если подвернется подходящая вакансия.
В ресторан тем вечером не пошли, но Мария, лежа в постели с открытыми глазами и отмахиваясь от комаров, думала, что лучше бы все повторилось, как в те вечера, когла она возмущалась напрасными тратами. По крайней мере тогда Борис был весел.
* * *
Третий глаз у Антона, разумеется, не открылся, а Настя так и не сумела устроиться на работу. Возможно, события эти и были неравноценными по значимости, но волновали их обоих. Антона – в шутку, девушку – всерьез.
– Что ты будешь делать, – иронично замечал он, массируя середину лба, когда допивал утренний чай. – Никак.
– Чего «никак»? – хмуро спрашивала Настя, сидя перед ним в неплотно завязанном халате, из-под которого выглядывала ночнушка. Она уже настолько привыкла к парню, что воспринимала его как брата. Переодеваться, казаться привлекательной – все это было совершенно ненужным. Было уютно, просто, но не хватало интриги, того, к чему она давно привыкла, общаясь с мужчинами.
– Не прорезается мой третий глаз.
– Бог ты мой, – девушка раздражительно покосилась на Антона. – Ты совсем еще дитя. О чем думаешь?
– Да все о том же, как прозреть.
– Ты – идиот?
– Давай-давай, – порадовался тот. – Мама говорит, настоящий просветленный буддист должен вести себя так, что плюнь ему в глаза – он улыбнется.
– Это дурь, – Настя нервно теребила полы рубашки. – Мне кажется, ты издеваешься. Дело серьезное, я никак не могу найти работу.
– А зачем она тебе? – возразил Антон, в самом деле принимая мечтательный, отрешенный от мирских дел вид. – Разве ты не слышишь, что горы жаждут бури? Не чувствуешь зова реинкарнаций? Твой внутренний голос не говорит тебе, что сейчас убежит кофе?
Настя вскочила, кофе впрямь лился на плиту, только что вычищенную с порошком. Она застонала:
– Ты придурок. Неужели нельзя было сказать прямо: «Кофе вскипает!»
– Что в этой жизни происходит прямо? – философски заметил тот, размешивая сахар в чашке. – Рождение, и смерть, и твой сбежавший кофе – все это явления одного порядка. Кстати, я сегодня жду маму в гости.
Настя оглянулась, держа в руках турку:
– Приготовить что-нибудь?
– Нет. Она спасается на сырой морковке и рисовом бессолевом отваре.
– Никак не могу понять, – она снова отвернулась к плите, вытирая подтеки кофейной гущи мочалкой. – То ли вы все прикидываетесь дураками, то ли и впрямь – не в порядке. Мне нужна работа! Я никогда в жизни не сидела на чужой шее.
