Александра достала из кармана часы и бессмысленно поглядела на маленький тусклый циферблат, не в силах установить время. Наконец уяснила, что стрелки приближаются к половине второго. Встала. Ноги были как чужие, голова ощутимо кружилась, но неожиданно прояснела. Вместе с ясностью мыслей вернулся обжигающий ужас, который охватил ее, когда она увидела труп в опустевшем сейчас углу.
«Следы замели в то время, когда Марья Семеновна была у меня, ругалась. Она же сразу побежала ко мне. Может, они стояли внизу, наготове, видели, как она зашла в эту проклятую квартиру, и ждали, когда старуха выбежит. Они не могли знать, вернется она от меня или нет, вызовет ли сразу полицию. Поспешили замести все следы и утащить труп. Действовали молниеносно, надо признать, и до черта хладнокровно. Рита? Если это она, я ее совершенно не знаю. Она изменилась неузнаваемо. Если был сообщник, то это настоящий дьявол. И де они сейчас? Уже далеко, радуются, что оставили нас с носом? Или где-то рядом, ждут, что дальше будет? В любом случае, я не собираюсь оказываться глупее их! Мне тут тоже делать больше нечего!»
Она направилась к двери походкой заводного автомата, шагая так размеренно, словно делала перед кем-то вид, что никуда особенно не торопится. Вернулась с полдороги, выключила настольную лампу. Поймала себя на том, что делает это не пальцами, а тыльной стороной ладони, усмехнулась. В этой комнате наверняка осталось множество отпечатков ее пальцев, других ничтожных следов пребывания – оброненного волоса, характерно смятого окурка, высохшего оттиска обуви, испачканной уличной слякотью. Тех самых мелочей, забываемых мимоходом, о которых человек никогда не вспомнит и которые выдают его в роковые моменты с головой так же необратимо, как выдало бы собственное признание.
Выйдя на лестницу, Александра с теми же предосторожностями поднялась к себе. Марья Семеновна то ли умудрилась уснуть после пережитых потрясений, то ли делала вид, что спит. Ее дверь не открылась. «А мне безразлично, что она обо мне думает, – сказала себе женщина, входя в мастерскую. – Пусть думает, что угодно. Жить, оглядываясь на чье-то мнение о себе, я не могу. Не буду!»
С кем она безмолвно пререкается, для самой художницы оставалось неясным. В этот миг она была бесконечно зла на весь мир. При том двигалась она все так же размеренно, спокойно собирая вещи. Захватила остатки денег из ящика письменного стола – крохи от прошлого гонорара. Запихала в объемистую брезентовую сумку нужные в ближайшее время бумаги, журналы и книги. Сумка мигом сделалась неподъемной. В боковой карман Александра положила зубную щетку, пасту, сунула комок чистого белья. Это были все сборы, на них ушло несколько минут.
Еще минут десять она потратила на то, чтобы упаковать картины Болдини и Тьеполо. С первой приходилось осторожничать, потому что верхний слой лака был уже частично удален, оставшиеся наслоения изрядно размягчились и впитывали любую пыль, как губка воду. Пришлось проложить поверхность папиросной бумагой. К Тьеполо Александра вообще предпочитала лишний раз не прикасаться, опасаясь утраты красочного слоя. Вся картина была покрыта глубокими трещинами – зловещими кракелюрами, затронувшими не только лаковый и красочный слой, но и основу картины, что говорило о том, что от шедевра может уцелеть один лишь подгнивший холст. Художница завернула картину в очередной слой чистой мешковины и осторожно уложила в огромную картонную папку-портфель для эскизов рядом с Болдини.
И только повесив на одно плечо сумку с бумагами и книгами, на другом пристроив папку на длинном ремне из парашютной стропы, она спросила себя, куда собирается ехать среди ночи. И что вообще предпринять? Об этом Александра до сих пор не думала, или ей казалось, что она не думает. На самом деле перед ней корявыми огненными буквами горело предупреждение, оставленное Эрделем на клочке серой газетной бумаги. «САША БЕГИТЕ ИЗ МОСКВЫ».
Именно это она и собиралась сделать, стараясь ничего не планировать, чтобы не дать себе опомниться. Бежать куда угодно, как можно дальше! Спрятаться в самом непредсказуемом месте, а их водилось, к счастью, немало.
«Я могу работать, где угодно! Незачем жариться тут на сковородке, ждать, когда и тебя прикончат и припрячут на полчасика за дверь, чтобы потом выбросить, утащить неизвестно куда…»
Она бросилась к письменному столу и достала из нижнего ящика испачканный красками, заскорузлый, как старая кожа, тряпичный сверток с инструментами для реставрации. Александра собирала их по крупицам, примеряясь именно к своим нуждам и методам работы, и очень ими дорожила. Тут было все: иглы для сшивания холста, шелка и пергамента, хирургические скальпели для расчистки, крошечные глазные скальпели для реставрации прогнивших холстов, бережного вплетения в них новых нитей. Один скальпель, любимый, самый универсальный и удобный, отсутствовал, был отдан взаймы, но оставшихся вполне хватило бы, чтобы проделать необходимую работу. Здесь же был набор любимых кистей, он постоянно подвергался обновлению, подходящие можно было купить почти везде. «Растворитель, масло, краски, лаки – все куплю, не потащу с собой. Бежать, бежать, Эрдель мне сказал это несколько раз, самый верный друг, человек, которому я всегда верила, как самой себе! Стоило сомневаться?!»
Рванув верхний ящик, проверяя, не забыто ли что-то ценное, она увидела записку, оставленную Эрделем, и еще раз перечла простые, пугающие своей многозначительностью слова, которые знала наизусть. «Да, да, бежать! Не из Москвы, так из этого дома! И Риту, если полиция станет расспрашивать, покрывать не буду! Все, игрушки наши теперь врозь!»
Положив записку обратно в ящик и задвинув его, женщина уложила инструменты в сумку, погасила настольную лампу и вышла на лестницу. Дверь заперла на ощупь, давно привыкнув делать это в темноте. Спустилась торопливо, больше не заботясь о том, чтобы не привлечь внимания той же Марьи Семеновны. Но та сидела в мастерской Стаса тихо, как мышка. По всей видимости, старуха была напугана куда больше, чем пыталась показать.
Оказавшись на улице, Александра быстро пошла вверх по переулку, надеясь поймать машину ближе в метро, к районе Солянки, где даже ночью было оживленно. Так и вышло, уже через десять минут она с комфортом расположилась на заднем сиденье старых «Жигулей» и беседовала с таким же старым, жизнерадостным таксистом-нелегалом о трудностях жизни в столице, где все дорого, и о том, что Новый год уже через неделю, а праздничное настроение совсем не ощущается.
И только высадившись со своим громоздким багажом перед подъездом серого дома в арбатском переулке, Александра осознала, что творит. Ворваться среди ночи, даже без предварительного звонка, в квартиру, где лежит тяжелобольная…
«Но ведь Валерий меня звал, – уговаривала себя женщина, входя в подъезд и взбираясь по лестнице. – Он попросту умолял меня приехать поскореее!»
Она окончательно утратила решимость, остановившись перед дверью квартиры Тихоновой. Звонок был испорчен, но она и не осмелилась бы звонить, беспокоить больную. Стучать среди ночи, поднимать шум было вдвойне неловко. Достав телефон, она набрала номер Валерия. «Если не ответит, просто уйду. Мало ли куда можно податься. Знакомых полно. Что мне вздумалось ехать прямо сюда, да еще тащить с собой картины? Что он подумает, увидев меня с таким багажом?!»
