– Боюсь, вскоре его можно будет отложить навсегда. – В голосе мужчины послышались надтреснутые нотки. Заинтригованная Александра на миг забыла о собственных злоключениях. – Боюсь, я слишком его запустил, ни во что не вмешиваясь. Позвоните мне завтра, когда проснетесь. То есть уже сегодня… Извините еще раз, что побеспокоил.
Положив на стол замолчавший телефон, Александра включила «рабочую» лампу, придвинула ближе к столу мольберт, установила на него картину Болдини. Вынула из буфета бутыль с растворителем, коробку с одноразовыми перчатками, пачку ваты, новую поролоновую губку. Женщина двигалась торопливо, будто кто-то ее подгонял, хотя на самом деле спешки никакой не было. И только устроившись на табурете у мольберта, вооружившись первым ватным комком, пропитанным растворителем, и осторожно, едва касаясь, протерев нижний правый угол картины – Александра всегда начинала зачистку с места, где стояла подпись, – женщина задумалась, зачем взялась за такое «пахучее» занятие посреди ночи.
«С ума сошла! Ведь проветривать – это спать потом в леднике. Решила же, что начну завтра. Да и переночевать больше негде… Думала, на втором… Но теперь там другой “жилец”»…
Назвав так про себя труп, Александра съежилась. Она старалась не думать о пережитом час назад ужасе, но на самом деле только о нем и думала. Даже когда говорила с Валерием и всерьез озаботилась его проблемами, мысленно она все равно оставалась на втором этаже, в пустой квартире, рядом с телом адвоката.
«А если Рита вернется? Что я ей скажу?» Мысль невольно легла на строчки ее излюбленного стихотворения, которое она встретила в дореволюционном журнале еще в юности и тогда же заучила наизусть. Казус заключался в том, что подряд было опубликовано два разных перевода, и в голове у девушки они неожиданным образом смешались. Таким образом, у Александры оказался свой, личный, составной вариант знаменитого стихотворения Метерлинка. Именно он и звучал у нее в голове, отказываясь вернуться к канону, как мотив, существующий сам по себе, сопровождающий женщину всю жизнь. И сейчас, продолжая осторожно размывать толстый пожелтевший слой лака, покрывавший картину, Александра повторяла:
– А если он возвратится,
Что должна ему я сказать?
– Скажи, что я и до смерти
Его продолжала ждать…
[3]
– А если он увидит,
Что комната пуста?
– Скажи: угасла лампа,
И дверь не заперта.
[4]
– А если он спрашивать будет
О том, как свет угасал?
– Скажи, что я улыбалась,
Боясь, чтобы он не рыдал.
– А если он и не спросит,
Должна ли я говорить?
– Взгляни на него с улыбкой,
И позволь ему позабыть.
«Угасла лампа… И дверь не заперта…» – повторила про себя женщина строчку, внезапно приобретшую для нее новый смысл. «Нет, лампа как раз горела, когда я пришла. На столе – остатки нашего злосчастного обеда. И этот бедняга в углу. Господи, он ведь все еще там! А тот, кто его убил, может, поблизости? Или вернулся, пытается замести следы? А я, ненормальная, идиотка, делаю сама перед собой вид, что ничего особенного не происходит, и мило занимаюсь реставрацией. Хорошая мина при плохой игре! А сама умираю от страха. Ведь я одна в доме. Я, да старуха на третьем этаже. Даже Стаса нет. Господи боже! Никогда у нас такого не случалось, а ведь по нашим-то беспризорным делам давно могло бы произойти. Ритка пропала, как не было… Жива ли она-то сама?! Может, все же в полицию позвонить?!»
В дверь постучали. Александра, ощущая, как кожа на затылке съеживается, а шея покрывается мурашками, бесшумно поднялась с табурета, положила грязный комок ваты на блюдце, сняла перчатки. Ее трясло, взгляд женщины лихорадочно блуждал по мастерской, ни за что не цепляясь, пока не остановился на куске арматуры. Железную раму когда-то одолжил ей Стас, женщина выпросила ее, чтобы растянуть на весу старинный самаркандский ковер, требующий реставрации и слишком тяжелый для деревянной рамы. Раму Стас после забрал, а одна из ножек так и осталась у Александры. Скульптор попросту забыл об этой детали.
Подкравшись к железке, художница аккуратно, стараясь не шуметь, взяла ее и прикинула в руке. Увесистая, удобная, она вполне годилась на то, чтобы дать отпор. «Жалкое утешение. – Александра не сводила взгляда с двери. – Но хоть что-то. А у меня свет горит. На лестнице темно, и все видно. Я попалась, попалась. Наконец случилось то, что мне давно предрекали. И никто ничего не услышит!»
– Ты откроешь, нет? Хватит придуриваться!
С перепугу Александра не сразу узнала раздавшийся за дверью голос. Когда же до нее дошло, что там стоит Марья Семеновна, она с радостным возгласом бросилась открывать.
– Слава богу, это вы!
– Тише, что орешь? – оборвала ее гостья, переступив порог мастерской. Она самолично заперла дверь, дважды повернув ключ в замке. Взгляд у старухи был жесткий, более обыкновенного, а вид настолько воинственный, что Александра оробела. Марья Семеновна сжигала ее инквизиторским взором.
– Что скажешь? – загадочно поинтересовалась старуха, нарушив тягостную паузу.
– Смотря о чем, – осторожно ответила Александра. Она по горькому опыту знала, что «музе» лучше не перечить, и если та не в духе, дать ей выплеснуть ярость. Никакого сопротивления Марья Семеновна на дух не переносила.
– Да о твоем хахале, который в рустамовой мастерской мертвый сидит, – бросила гостья. – Кого ты думала одурачить? «Подруга из Киева приехала! Обед сготовила!» Зашла я посмотреть на твою подругу, полюбовалась, имела удовольствие!
Александра порывисто схватила за руку старуху, а та от удивления даже не попыталась высвободиться.
– Клянусь, я не знаю, как это случилось! Я не понимаю, как он вообще туда попал! Дверь была заперта, а ключ моя подруга унесла, я же вам сказала!
– Хитро! – Марья Семеновна пришла в себя и выдернула руку с видом крайнего отвращения, словно прикосновение художницы непоправимо запятнало ее. – Очень хитро придумала! Только мне эту байку можешь не травить! Никакой подруги я не видела, зато на всю лестницу жарким пахло. Ты даже ради законного мужа не готовила, а ради хахаля расстаралась! Что там у вас между собой вышло, я знать не желаю, но если дело кончилось криминалом, отчего бы и это не спихнуть на какую-то паршивую подругу? Может, когда я тебя днем на лестнице встретила, он уже мертвый был?
– Что вы говорите… – Александра прижала ладонь к сильно забившемуся вдруг сердцу. До нее дошел ужас положения: старуха в самом деле не видела Маргариту и с полным правом могла сомневаться в истинности ее существования! – Ко мне правда приехала утром подруга из Киева! Как вы можете обвинять меня… Когда я вам лгала?!
– Прижмет, и не то соврешь, – отрезала старуха. – Лучше скажи, как у тебя ума хватило приложить мужичка и бросить его в открытой квартире, у нас у всех под носом? Хоть бы где живешь не гадила! А про нас подумала, нет? Обрадовалась, что я тебе ключ отдала, можно в пустой квартире хахаля прикончить, а что у Стаса с давних еще лет судимость имеется – забыла?! Его же сразу, как миленького… Квартира-то прямо под нами!
