Маргарита разрумянилась от вина, взгляд стал мягче, из него исчезло затравленное выражение. Ей явно надо было выговориться.
– Как ребенок… – повторяла она с ностальгической нежностью. – Просто как ребенок… Он даже не понял, почему я отказалась за него выходить. Я ехала, знаешь, с другими мыслями. Нищета мне и дома надоела. Дания, высокий уровень жизни… А он меня решил увезти в Сомали спасать вич-инфицированных малолетних проституток! Да еще под пулями, в жутком климате, без денег, без удобств… Мы расстались, но я еще три года жила в Дании. Он меня познакомил с другом, мы сошлись… Все было без обид. Я его не предавала, не думай!
Александра слушала не перебивая, устроившись на низком табурете, у ног подруги. Она давно взяла себе за правило не осуждать чужие поступки, так как и свою жизнь считала далекой от идеала. Сколько было сделано ошибок! Сколько хорошего осталось лишь в намерениях! Иногда она с растущим ужасом оглядывалась на пройденный путь. Нет, ничего особенно скверного она не совершила… И тут же возражала своей слишком уступчивой памяти. Ничего особенно скверного, если не считать той первой любовной питерской истории, еще до Федора, когда все кончилось истерикой и абортом, навсегда сделавшим ее бесплодной. Она даже имени того человека вспоминать не могла без судороги. Ничего особенно скверного, если забыть о том, как она год за годом все снисходительнее смотрела на свое «призвание» и вместо самостоятельной живописи занималась уже исключительно копированием и реставрацией. Было время, когда Александра пыталась утешать себя мыслями о том, что послужить искусству можно лучше, отреставрировав хорошую картину, чем самому написать плохую… Но даже ее саму больше не обманывал этот довод. «Ценность наших творческих неудач и ошибок в том, что они НАШИ, что, совершая их, мы совершали некий душевный труд… И пусть результаты жалкие, постыдные, но моя душа не спала в то время, когда я писала картины. Она спит сейчас, когда я возвращаю к жизни одно полотно за другим, спит, независимо от их ценности… Потому что в этом деле требуется прием, ремесло, мастерство, наконец… Но творчеству тут места нет!»
– Ты слушаешь? – донесся до нее голос подруги.
– Да, – встрепенулась Александра. – Ты три года прожила в Дании, с другом жениха…
– Не с ним, а с другим, – обиделась Маргарита. – Значит, ты все прослушала! Это был уже третий.
– А чем этот третий отличался от второго?
Художница не собиралась вкладывать в свой вопрос ядовитый смысл, и все же подруга возмущенно дернула плечом:
– Мораль читаешь?
– Просто интересуюсь, – поспешила оправдаться Александра. – Куда мне морали читать, со своей бы собственной разобраться!
– Я и подумала… не тебе ханжить-то! – Маргарита не сводила с нее пристального взгляда, вдруг ставшего оценивающим, жестким. От слез и следа не осталось. – Помнишь, как ты на свидания бегала к преподавателю, в дом на угол Седьмой линии и Среднего? Как я тебя потом, беременную, за ручку к врачу повела и свои деньги заплатила, потому что надоело за тобой следить, как бы ты не утопилась? Или забыла?
Александра медленно встала. К ее лицу разом прилила вся кровь от сердца и тут же отхлынула. В голове помутилось и разом прояснело. Она не ощущала ни гнева, ни обиды, только глубокое изумление.
– Что ты на меня так смотришь? – Маргарита наверняка сообразила, что перегнула палку, но держалась по-прежнему, с вызовом. – Что я нового сказала?
– Ничего… – с трудом проговорила Александра. – Я все очень хорошо помню. Я тебе обязана… Многим. Спасибо, что следила… И спасибо, что к врачу отвела.
– Ну ладно… – Гостья поежилась, поправляя накинутую на плечи куртку. – Не будем ссориться из-за старой истории… Я просто хотела сказать, чтобы ты не торопилась меня осуждать…
– Я, кажется, и не пыталась… – Художница говорила, как сквозь сон. Она поверить не могла в то, что Маргарита, всегда сердечная и отзывчивая, никогда ни словом не упомянувшая о той давней беде, вдруг так безжалостно выхватит нож.
– Ну, так сейчас попытаешься, – отрезала Маргарита. – От Лукаса я и родила дочь. Лукас – это мой третий.
Александра вопросительно смотрела, ожидая продолжения.
– Иоанна родилась слабенькая… Восьмимесячная… – Маргарита заговорила новым, незнакомым тоном, жалобным, просительным. Она как будто обращалась к человеку, от которого зависело решение ее проблем, причем обращалась без особого на то права. – Мне пришлось мучиться с нею у мамы, в Киеве… Лукас… Ну, он был никудышным типом. Совершенный подлец, и хотя деньги у него водились, в отличие от первых моих двух датчан, этот был хуже… Намного хуже!
Волнуясь, вытирая снова выступившие на глазах слезы, Маргарита рассказывала о своих злоключениях. Нет, ей решительно не везло с датчанами, не везло больше, чем с любыми другими мужчинами! Но Лукас оказался хуже даже, чем его предшественники-соплеменники.
– Эгон, тот, что в Африку поехал, был не от мира сего, второй – ни рыба ни мясо, да еще пил по-свински. А Лукас… О, этот знал, чего хочет!
По словам Маргариты, к известию о беременности русской подруги он сперва отнесся с энтузиазмом. Хотя предложения руки и сердца, которое могло решить все проблемы Маргариты с получением датского гражданства, не прозвучало, мужчина принялся строить планы насчет будущего.
– Чего только не было обещано! И всему я верила. Что квартиру мы переменим, переедем ближе к природе, чтобы ребенку было где гулять. И что работу он найдет, а то жил какими-то спекуляциями… Я подозреваю, он перепродавал краденое, которое ему спихивали старые дружки. Он ведь сидел, мой Лукас, за кражу. Давно, еще в юности.
– Повезло тебе, ничего не скажешь! – Александра понемногу отходила от удара, нанесенного подругой. Собственно, ее больше всего ранила неожиданность. Казнь давно состоялась, и художница сомневалась, что кто-нибудь может уязвить ее хуже, чем она сама.
– А может, и повезло! – ощетинилась Маргарита. Это заставило подругу заподозрить, что та по-прежнему неравнодушна к отцу своего ребенка. – Он мог быть очень милым, если хотел… Заботился, дарил подарки… Умолчу об остальном…
Вздохнув, она включила плитку и разогрела окончательно остывшие рулеты. Наполнив стаканы, подруги уселись за стол друг против друга, и уже за едой гостья продолжила рассказ.
Лукас выполнил, по крайней мере, одно обещание, а именно, перевез беременную сожительницу за город, на дачу, которую снял у друга. Начал ли он осуществлять другие благие планы, осталось неизвестным, потому что мужчина вдруг пропал, и надолго.
– И прежде исчезал на сутки, двое, но я привыкла и даже не возмущалась, когда он с невинным видом возвращался. Лукас был, как избалованный ребенок… – Маргарита говорила о любовнике с настоящей нежностью, и теперь Александра не сомневалась, что подруга в свое время была не на шутку влюблена. – Упрекать, ругать его было нельзя, он страшно обижался. Чуть не до драки доходило! С ним можно было только лаской…
Когда отсутствие будущего отца ребенка затянулось более чем на две недели, Маргарита потеряла всякое желание действовать терпением и лаской и проявлять прочие добродетели. Она принялась обзванивать тех его немногих знакомых, чьи телефоны имела. Затем обратилась в полицию, скрепя сердце, потому что Лукас терпеть не мог слуг закона и все государственные институты. Тогда-то и выяснилась страшная истина. Мужчину убили несколько дней назад, его неопознанный труп лежал в городском морге, а так как за эти дни никто не подавал в полицию заявления о пропаже, тело не смогли идентифицировать.
