— Ты просто мне завидуешь! — Князь пылал от негодования, с его трепещущих губ брызгала слюна. — Ты ничего не достиг, не добился положения, попал в глупую темную историю, зарылся в деревне, даже жениться не сумел — тьфу, дьявол! И ты читаешь мне мораль?! Мне, человеку, который приносит обществу ежечасную, ежедневную, реальную пользу?!
— Пользу! — Евгений расхохотался. — Нет, мой дорогой, уволь от такой пользы, жизнь паразита меня никогда не прельщала. В деревне я строю школы и больницы для своих крестьян. Мне это приносит сплошные убытки, но я хочу, чтобы люди хоть в отдельно взятом поместье жили по-людски, а не по-скотски. Может, глядя на мой пример, проснутся и другие помещики, потянутся за мной… Только так, делая простые дела среди простых людей, среди мужиков, можно принести пользу своей стране, исключив из этой цепочки вас, пустозвонов, бездельников, воров! — Евгений задохнулся и, понизив голос, спросил: — Неужели ты не видишь, не понимаешь, что после того декабря все мы, русские дворяне, навеки разделены на две неравные части? И все стоим и ждем чего-то, но уж не на площади, а по всей России? Ты и я, увы, оказались по разные стороны… Прощай, Павел! Вряд ли еще увидимся.
Он резко повернулся и вышел. Вилиму тотчас было приказано в спешном порядке паковать вещи, а после бежать на почтовую станцию, нанимать лошадей.
Разговор между хозяином и гостем, как водится, был подслушан слугами и тут же стал известен всему дому. Едва Татьяна проснулась, обе ее горничные, француженка и англичанка, кинулись рассказывать ей об утреннем происшествии. Бетти и Люси обычно говорили одновременно, каждая на своем языке, перебивая друг дружку, отчаянно соперничая за право первой сообщить госпоже очередную домашнюю сплетню. Татьяна давно наловчилась понимать эти сумбурные дуэты, но сегодня девушки несли такую дичь, что она усомнилась в своем слухе.
— Ну-ка, тише! — остановила горничных молодая барыня. — Что вы тут накричали, с ума можно сойти! Кто самозванец?! Кого выгнали из дома?! Бетти, говори сперва ты! — обратилась она к англичанке. Француженка при этом надулась, гневно рванув свой накрахмаленный передник так, что затрещали все швы.
— Ваш дядюшка-граф оказался совсем не тем джентльменом, за кого себя выдавал, — выкатив красноватые глаза, скороговоркой выпалила долговязая Бетти. — А самым натуральным разбойником-декабристом! Он чуть ли не из тюрьмы бежал, мэм!
— Не из тюрьмы, а из ссылки, но ваш папенька все равно не захотел ему помочь и указал на дверь, — не удержавшись, сдобным голосом дополнила картину француженка. Разгладив фартук, она со скорбной миной присовокупила: — А как жаль, ведь месье Эжен такой интересный, галантный, благородный кавалер, и годы совсем его не портят! Правда, Бетти больше обращала внимание на его камердинера, Вильяма, он ведь рыжий, совсем в английском вкусе!
Бетти издала совершенно змеиное шипение, заключившееся зловещим звуком, напоминавшим трещотку гремучей змеи. Горничные-соперницы развернулись лицом друг к другу и наперебой начали сыпать взаимными обличениями и упреками. Окажись хотя бы малая толика обвинений правдой, обе честные и добропорядочные девицы угодили бы прямиком в уголовную тюрьму или в исправительный дом для раскаявшихся грешниц. Но Татьяна не прислушивалась к этой, в высшей степени занимательной пикировке. Ее сердце колотилось так, что девушка прижала его ладонью.
Декабристы! О них она узнала, еще живя в Лондоне, от Дарьи Ливен. Сестра Бенкендорфа говорила о бунтовщиках с возмущением, без всякого сочувствия, а Татьяне было жаль «этих разбойников». Ей, бунтарке от природы, они казались героями. Еще больше девушка была потрясена, узнав о подвиге десяти отважных женщин, жен декабристов, отправившихся вслед за мужьями в Сибирь.
— Люси, дорогая, узнай скорее, граф еще здесь или уже на станции? — взмолилась девушка.
Расторопная француженка, польщенная доверием молодой барыни, мигом умолкла и, взметнув юбками, бросилась исполнять просьбу. Бетти, красная, как вареный рак, отвернулась, скрывая слезы досады. Татьяна спрыгнула с кровати и подбежала к бюро. Она с лихорадочной быстротой написала несколько строк и, подняв голову, нетерпеливо спросила англичанку:
— Бетти, недавно приезжал твой брат из Бирмингема, в какой гостинице он останавливался?
— В «Приятном отдыхе», — обмахивая платочком пылающие щеки, сообщила Бетти. — Это здесь неподалеку. И если вы, мэм, поверили тому, что наговорила обо мне и о нем эта гадина Люси, то я готова немедленно взять расчет и вернуться в Англию! Немедленно!
— Не говори глупостей! Мне все равно, брат он тебе, жених или что другое! При гостинице есть какой-нибудь ресторан или трактир?
— А как же, мэм! Кондитерская, мэм. Весьма недурная, и чай подают отменный. Имеется и ресторан, довольно дорогой, с отдельными кабинетами…
Люси вернулась спустя несколько минут и выпалила с порога:
— Месье Эжен еще здесь. Что-то пишет… Но чемоданы уже уложили в карету.
Шувалов без сожаления покидал негостеприимный дом кузена. Он не собирался прощаться ни с ним, ни с княгиней, чье равнодушное отношение к гостю граничило с неприличием. Однако три дня, проведенные в обществе племянницы, оставили в его душе более глубокий след, чем он мог ожидать. Евгений не решался себе признаться, какие чувства его сейчас терзают. Мог ли он уехать по-английски, не попрощавшись с Татьяной? Возможно ли было нанести ей визит в столь ранний час? И даже сочиняя письмо для племянницы, он не был уверен, что решится его передать по назначению. Боясь сказать слишком многое, Евгений в самых почтительных и общих выражениях благодарил девушку за участие и дружеское расположение. Татьяне пришлось бы проявить настоящий талант чтения между строк, чтобы письмо поведало ей нечто иное…
Дорожная карета давно ожидала внизу. Он уже запечатал свое послание и протянул его камердинеру, как вдруг в комнату заглянула улыбающаяся Бетти. Девушка поманила Вилима пальцем.
— Чего нужно? — грубо спросил тот. Вилима раздражали нежные взгляды, которые все эти дни бросала на него «жердь англичанка».
— От молодой госпожи — господину графу, — театральным шепотом сообщила горничная, кокетливо вынимая из-за плоского корсажа записку.
— Дай сюда! — вскрикнул Евгений, бросившись наперерез Вилиму, так что тот лишь открыл рот от удивления.
Письмо Татьяны было коротко и предельно откровенно. Если Евгений, сочиняя свое послание, всячески стремился завуалировать чувства, то юная княгиня ничего не пыталась скрыть. «Я знаю все, ВСЕ! Вы не можете уехать, не попрощавшись со мной. Друзья так не поступают! Жду вас в кондитерской при гостинице „Приятный отдых“. Я приду одна… Вечно ваша Т.».
Прочитав записку, граф разорвал свое послание и бросил клочки в остывший камин. Все, что он написал, вдруг показалось ему ходульным, холодным и ненужным. У него голова шла кругом.
После ухода кузена князь Павел еще долго пребывал в оцепенении. Ему вдруг сделалось ясно, отчего Ольга в последние недели была сама не своя, откуда взялась эта холодность и с ним, и с дочерью. «Вот где крылась ее загадочная болезнь, на которую она все ссылалась! В мой дом исподволь, через черную лестницу, проползла трущобная гадюка! Табачнице неймется! Ей мало денег, она задалась целью разрушить мою семью!»
