В третьем часу ночи Жескар вдруг очнулся и слабым голосом попросил воды. Он сделал всего один глоток и снова погрузился в забытье. Глеб собрался уже вздремнуть в кресле, но неожиданно дверь снова отворилась. На пороге возникла Елена в белом кашемировом ночном платье. Она зябко куталась в огромную персидскую шаль, концы которой свободно волочились по полу.
— Что-то не спится мне сегодня, — проговорила виконтесса, подходя к вскочившему Глебу. — За ужином я все шутила, а теперь мне так грустно! Со мной всегда так, я не умею веселиться долго… Иди спать, я подежурю.
— Спасибо, дорогая кузина, — поблагодарил он, — только мне тоже спать не хочется. И потом, этой ночью может случиться всякое… Если Жескар доживет до рассвета, его шансы возрастут раза в два. Я буду до утра с ним.
— Раз уж нам обоим не спится, давай болтать. Расскажи, как ты жил все эти годы? Ведь я ничего не знаю! — Женщина уселась в кресло рядом с кроватью.
И до утра они не сомкнули глаз, поверяя друг другу свои повести о годах, проведенных на чужбине. Глеб многое утаил от сестры, солгав, что жил в Генуе у дальнего родственника матери. Он не мог сказать ей всей правды. Кузина была с ним более откровенна, однако и у нее имелись свои скелеты в шкафу. Например, она ни словом не обмолвилась о Майтрейи, скрыв ее настоящее имя и происхождение. В общей сложности, они открыли друг другу лишь то, о чем могли бы поведать любому постороннему человеку. В обоих сказывалась многолетняя привычка к скрытности, вызванная необходимостью скрывать свои мысли и чувства.
Когда за окном забрезжил изжелта-серый рассвет, предвещавший еще один дождливый день, Елена поднялась и потянулась:
— Спасибо за компанию, братец. Пойду-ка я, посплю часок, да и тебе пришлю кого-нибудь на смену.
Она двинулась к двери, но остановилась, услышав хрипловатый, срывающийся голос Глеба:
— А я ведь знаю, зачем ты вернулась в Россию. Ты хочешь отомстить моему отцу.
Виконтесса, помедлив, обернулась. Глеб стоял у окна, сложив руки на груди, напряженный и прямой, как дуэлянт, бросивший противнику перчатку. Она внутренне содрогнулась, взглянув в его холодные, серые глаза — точно такие же, как у князя Ильи Романовича. Быть откровенной с человеком, у которого такие глаза? А что, если у него змеиная душа отца и его же черствое сердце?
— Я прекрасно понимаю, — продолжал Глеб, — он отнял у тебя все: наследство, родительский дом, и еще хуже — имя, титул… Ты имеешь полное право ему мстить. Но у меня есть право первенства! Ведь с тобой он расправился позже… Намного позже…
— Какое право первенства? — едва вымолвила ошеломленная виконтесса. У нее возникло впечатление, что Глеб бредит. Но тот не сводил с нее сверлящего взгляда, от которого женщине становилось почти дурно.
— У меня он отнял больше, чем у тебя! — отчеканил «доктор Роше». — Он забрал самое дорогое, самое бесценное, что может быть у человека. Мне не исполнилось и пяти лет, когда он убил мою мать…
— Нет! — воскликнула Елена, схватившись за спинку кресла, чтобы удержаться на ногах.
— Он отравил ее, не простив измены. И впоследствии травил меня, подозревая, что я — дитя преступной любви.
— Чудовище! — прошипела сквозь стиснутые зубы женщина. — Мерзкое чудовище!
— Сестра, ты должна дать слово, что не будешь мстить моему отцу, пока я первый не отомщу ему за мать. Я оставлю тебе такую возможность, не беспокойся… Ты успеешь…
Последние слова прозвучали так зловеще, что у Елены оледенело сердце. Она смотрела на молодого человека, но его облик как будто поглощала темная тень — призрак его отца, жестокого, беспринципного, черпающего наслаждение в чужих мучениях… «И эти глаза, это невероятное сходство! О, Глеб пойдет до конца!»
— Хорошо, — с трудом выговорила она, — обещаю. Пусть будет по-твоему…
Глеб одним прыжком оказался рядом, схватил ее дрожащие, похолодевшие руки и запечатлел на них поцелуй, в котором виконтесса угадала такую инфернальную благодарность, что едва не оттолкнула юношу. «Мы, как две гарпии, делим жертву, прежде чем разорвать ее на куски! — пронеслось у нее в голове. — О, князь Белозерский не впустую сеял семена ненависти в наших сердцах! Он соберет богатую жатву, и коса уже наточена и занесена…»
Глава десятая
Как может быть опасен внезапный приезд родственника из провинции. — «Августа Гейндрих» заключает необыкновенно выгодную сделку
Князь Головин просматривал утренние газеты, когда доложили, что прибыл граф Евгений. Новоиспеченный сенатор в сердцах воскликнул:
— Черт побери совсем моего любезного братца! — И швырнул на поднос смятые «Санкт-Петербургские ведомости», опрокинув сливочник.
Княгиня Ольга, меланхолично терзавшая иглой узор носового платка, натянутого на крошечных золотых пяльцах, с укором взглянула на супруга, однако промолчала. В последнее время супруги мало разговаривали.
— Я рад ему, что и говорить, но Евгений с годами мог бы научиться правилам приличия! — Павел Васильевич пожал плечами, встретив укоризненный взгляд жены. — Вечно он является внезапно, не предупредив заранее письмом, как будто уверен, что единственная цель моей жизни — сидеть дома наготове и ждать визита! Это, дорогая, наконец, какое-то ребячество с его стороны… Если у него нет обязанностей перед обществом, то из этого не следует, что их нет у меня…
Головин уже предвкушал удовольствие развить эту заманчивую тему перед гостем. Сделавшись сенатором, он частенько начал впадать в грешок демагогии и любил принимать тон важного государственного мужа, отягощенного судьбами Отечества (так, с большой буквы он произносил это слово даже про себя). Но вид появившегося в комнате гостя обескуражил князя настолько, что сентенции застряли у него в горле. Скромно одетый, совершенно седой, исхудавший, как после тяжелой болезни, Евгений был почти неузнаваем. Особенно менял его лицо взгляд, задумчивый, глубокий, почти отсутствующий. Князь Павел опешил, княгиня с треском воткнула в натянутый шелк иголку и с изумлением подалась вперед, разглядывая вошедшего.
— Евгений? — помешкав, вымолвил князь.
— Больше похож на тень отца Гамлета, верно? — усмехнулся Шувалов. — Но это все-таки я…
— Братец! Дорогой! — приблизившись, Павел троекратно расцеловал гостя. — Однако ты изменился! Изменился удивительно… Возмужал…
— Говори уж правду! Краше в гроб кладут?
— Ну, не преувеличивай! Я имел в виду, что ты превратился наконец в настоящего мужчину. Ведь когда мы виделись в последний раз, ты был еще совсем юнцом, даже немного наивным, знаешь ли… Помню, питал какие-то там идеи… Витал в облаках… А впрочем, может, я путаю тебя с кем-то, ведь целая вечность миновала! Столько знакомств, столько лиц, мудрено ли спутаться!
Сенатор не упускал случая подчеркнуть свои огромные связи и знакомства и дать собеседнику понять, какое незначительное место тот занимает в этой сложной иерархии.
