— Оставайся у князя Павла, — предложил ему граф. — Сам видишь, семья добрая, богатая, работы с тебя много не спросят.
— Ни за что! — горячо сопротивлялся мальчуган.
— Неужели потащишься со мной на войну? Тебе же всего десять лет…
— Одиннадцать! — возмущенно поправил Вилимка. — А войну я видал, ничего такого! Не возьмете добром, я ползком за вами приползу!
В конце концов граф сдался: «Едем!» — а будущий маленький вояка огласил дом троекратным звонким «Ура!».
Уже трясясь в карете, Вилимка спросил:
— А как так получилось, барин, что у князя дочка было померла, а потом вдруг ожила?
— Что-что? — переспросил Евгений. — Что за глупости? Сплетни из лакейской! Учти, если будешь мне докучать такими пустяками, отправлю тебя по почте в Москву.
Вилимка живо представил себя упакованным в почтовый ящик и больше не задавал вопросов.
Розенгейм встретил старшего полицмейстера со скорбным лицом.
— Должен вам сообщить, что свидание невозможно… — проговорил он. Дмитрий даже не удивился. Он уже понял, что начальник тюрьмы его возненавидел и всячески будет препятствовать его встречам с Еленой.
— Я должен увидеться с Мещерской и я с ней увижусь! — перебил его Савельев. — По какой причине вы мне отказываете?
— По самой веской, — вздохнул Леонтий Генрихович. — Мещерская умерла вчера, от родов…
— Врешь! — вырвалось у бывшего гусара.
— Извольте выбирать слова, — оскорбился Розенгейм. — Здесь вам не конюшня и не трактир!
Ошеломленный известием, Дмитрий опустился на стул, хотя хозяин кабинета не предлагал ему сесть. «Сгубил сироту! — стучало у него в висках. — Нет и не будет мне прощения!»
— А ребенок? — тихо спросил он. — Ребенок жив?
Начальник тюрьмы покачал головой и услышал, как гость, этот неотесанный солдафон, вдруг застонал. Розенгейм озадачился. Интуиция подсказывала ему, что полицмейстер является отцом ребенка, но ум заядлого шахматиста, привыкший составлять самые сложные логические комбинации, отказывался этому поверить.
— Хотите воды? — Он придвинул к Савельеву графин, но тот вскочил со стула, будто ужаленный какой-то мыслью.
— Где мать и ребенок? Куда вы их дели?
— У нас, между прочим, имеется очень порядочное кладбище, — претенциозно заметил Леонтий Генрихович. — Мы их похоронили, как должно, по христианскому обычаю. Вы не переживайте…
В голосе начальника тюрьмы послышались теплые нотки. Не то чтобы ему стало жаль полицмейстера, просто Розенгейма одолевало любопытство.
— Не желаете взглянуть на могилку? — предложил он.
На простом сосновом кресте, под которым упокоилась Стешка, значилась сделанная черной краской надпись «Елена Денисовна Мещерская». Это была уже вторая поддельная могила графини. Казалось, сама судьба стремится закрепить за нею звание авантюристки.
Противоречивые чувства испытывал Савельев, стоя перед могилой законной супруги. Он почти не знал эту женщину. Провел с ней трое угарных суток в Савельевке, повидался один раз в тюрьме — вот и все. Однако его сердце ныло так, словно он прожил с Еленой всю жизнь. Она была единственной женщиной, к которой он испытывал нечто, кроме желания или презрения. «Вероятно, — запоздало догадывался Савельев, — это и есть ОНО, то САМОЕ, во что я уж не верил!» Бывший гусар даже в мыслях никогда не произносил слово «любовь», считая это глупостью и слюнтяйством.
— Сударь, — оторвал его от скорбных мыслей Розенгейм, — разрешите вам представить нашего тюремного врача… Он сегодня уходит в отставку, это удача, что вы его встретили! Он сможет ответить на ваши вопросы касательно покойницы! — И удалился, не подозревая, что произнес пророчество.
Дмитрий увидел перед собой маленького, сгорбленного старичка с большим потертым саквояжем в руке. Пантелеймон Сидорович только что передал дела новому доктору и уже было собрался уходить, когда заметил на кладбище рядом с могилой «Мещерской» незнакомца в форме полицмейстера, и с ним начальника тюрьмы. Встревожившись, доктор направился к ним.
— Это вы принимали роды у Елены Мещерской? — строго спросил старика Дмитрий, предварительно по всей форме назвав себя.
— Какие роды, бог с вами! — отмахнулся Пастухов. — Ей еще целый месяц носить…
Савельев окаменел от удивления. Ему показалось, что доктор выжил из ума.
— Не смотрите на меня так, — таинственно улыбнулся Пантелеймон Сидорович, — вы ведь ничего не знаете. Пойдемте ко мне домой, я тут близко живу. Там обо всем и потолкуем.
Пастухов предложил гостю чай, от которого тот, донельзя взволнованный, отказался, и принялся рассказывать о побеге Елены из тюрьмы. В заключение доктор присовокупил:
— Я знаю, что вы отец ребенка, потому так откровенен. Впрочем, Елена меня об этом не просила. Боюсь, она даже рассердилась бы, если б узнала, что я говорю с вами. Уж очень вы, молодой человек, обидели ее, уж простите старика за прямоту!
— Она не говорила, у кого будет искать убежища? — спросил, воспряв духом, Савельев.
— То-то и оно, что нет! — сокрушался Пастухов. — И я, старый дурень, не сообразил спросить. Впрочем, догадка есть! Она могла пойти к местной знахарке Федоре. К ней обращаются здешние, гм-м… барышни по разным деликатным вопросам…
Про Федору старший полицмейстер был уже наслышан и взял ее на заметку. Вернувшись в управу, он послал за старухой квартального, а Иллариону приказал съездить на Седьмую линию к той табачнице, у которой некогда жила Елена, и доставить торговку к нему.
Частный пристав Калошин исполнил приказ начальника управы частично, так, чтобы не пострадать самому. От хозяина табачной лавки он узнал новый адрес Зинаиды, однако старшему полициейстеру доложил, что табачница продала как лавку, так и дом, после чего исчезла неведомо куда.
Дмитрий предпринимал и другие попытки разыскать жену, но все они ни к чему не привели. Елена исчезла из его жизни на долгие годы.
В тот день, когда она убежала из дома Зинаиды, Елена долго блуждала по улочкам Гавани. Наконец, ближе к вечеру, женщина забрела в порт. От усталости и голода она едва перебирала ногами, ее мучило прибывшее молоко, в висках стучало, голова кружилась. Увидев пустую скамью у пристани, графиня поторопилась присесть.
Ее мысли путались, дух был подавлен. Боль от потери ребенка стала глухой, будто притуплённой. Чтобы не думать о своем горе, Елена пыталась чем-то отвлечься. Она задалась мыслью, какой сегодня день, и высчитала, что наступило шестое октября. Вечер был на удивление теплый и безветренный. Над молочно-белым заливом медленно опускалось солнце. Огненный шар почти касался мачт огромного корабля, стоявшего у причала, походившего, как две капли воды, на тот, что прибыл сюда полгода назад, когда графиня искала Афанасия. Елена принялась вспоминать, что она делала в этот самый день в прошлом году. Тогда она жила в Коломне, у мещанина Котошихина, только начала вставать после тяжелой болезни. Шли бесконечные дожди. Французы готовились покинуть Москву… «Кажется, лет десять минуло с той поры!» Елена впервые вспомнила о Котошихине и подумала, что могла бы вернуться к старику в Коломну. «Он был со мной ласков, как родной отец, и принял бы меня… Даже с дочкой…» Но Коломна казалась теперь далекой и недоступной, не было ни сил, ни денег, чтобы добраться до нее. А главное, не было больше крохотной девочки с фарфоровым личиком, ради которой она снесла бы еще тысячу новых тягот и скитаний.
