В этот вечер он ворвался в комнату Евгения без стука. Вилимка помогал графу укладывать вещи в чемодан. Они намеревались уехать поутру, ни с кем не попрощавшись. Князь Павел застал их врасплох.
— Решил исчезнуть по-английски? — осведомился он.
— Не зря же ты меня водишь в Английский клуб, — парировал Евгений.
— Ты сейчас передумаешь ехать. Сядь и слушай. — Головин взял его за плечи и насильно усадил в кресло. — Да будет тебе известно, что графиня Елена Мещерская сидит в тюрьме, в Васильевском остроге.
— Ты шутишь? — не поверил Евгений.
— Можно ли так шутить! — возмутился князь. — Мне достоверно известно, что она там.
— Ты был у этой женщины? У табачницы? — догадался Шувалов. Князь смущенно кивнул. — А она ничего не путает?
— К ней приходил квартальный надзиратель, от него она и узнала… Какой-то дурной сон, ей-богу, какая-то притча, ты не находишь? — Головин говорил что-то еще, но Евгений уже его не слушал.
— Вилимка, одеваться! — приказал он, и мальчик в ту же минуту достал из шкафа военный мундир.
— Что ты задумал? — осторожно спросил Павел.
— Еду в тюрьму.
— Я с тобой!
Всю дорогу от дома до тюрьмы князь внушал троюродному брату, что затея эта бесполезна, никто их в столь поздний час не примет. Однако он ошибался. Начальник тюрьмы был на месте и, увидев визитные карточки знатных посетителей, не смог отказать им в приеме. Розенгейм любезно рассказал, как и за какую провинность Елена Мещерская была доставлена в тюрьму, и со вздохом присовокупил, что, пока не вынесут приговор, свидания с ней будут невозможны. Начальник тюрьмы показался посетителям очень милым и обаятельным человеком. Он даже разрешил, в виде исключения, передать Елене письмо, и Евгений пообещал привезти его завтра. На том и раскланялись.
— Мне эта девица уже до смерти надоела, — признался Розенгейм тюремному секретарю, глядя из окна приемной, как молодые люди садятся в карету. — Сначала этот чиновник по особым поручениям, с его дурацкой любовной интрижкой, тумана напустил. Затем притащился этот хлыщ Обольянинов с князем Белозерским, ее дядюшкой. Интриговали-интриговали, совсем голову заморочили… Теперь вот молодые аристократы пожаловали, фу-ты ну-ты! Завтра, глядишь, приедет какой-нибудь принц крови или эрцгерцог Австрийский! И с каждым изволь любезничать, когда у меня работы полно, ни минуты лишней нет!
На письмо Евгения Елена не ответила. Он не успокоился и написал еще несколько безответных писем.
— Ну, чего ты добился? — упрекала княгиня Ольга своего супруга. — Его страдания только утроились. Нужно было отпустить Эжена с Богом на войну и ничего ему не говорить о бывшей невесте.
— В таком состоянии он будет не воевать, а искать пули, — резонно заметил князь Павел. — Вот приедет его мать, тогда все решится.
Но Прасковья Игнатьевна и не думала ехать в Петербург. Она прислала Головину письмо, в котором самыми общими фразами благодарила его за заботу о сыне. «А что касаемо моего приезда, — писала она, — то я более сыну своему не нянька, да никогда и не была ею. Евгений волен распоряжаться своей судьбой». В конце была сделана короткая приписка для сына. Прасковья Игнатьевна сообщала адрес банкира в Петербурге, у которого он в любое время мог взять денег. Эта короткая, холодная приписка могла означать только одно — мать простила ему дерзкую выходку и благословила на самостоятельную жизнь.
В первое время Савельев оказался настолько завален делами, что у него совсем не оставалось времени для поиска Елены. Он не раз сокрушался по этому поводу и просил Иллариона помочь. Бывший разбойник был вынужден предпринять какие-то действия или хотя бы создать их видимость. Но так уж случилось, что иголка, упавшая в стог сена, отыскалась неожиданно быстро, а это не входило в планы новоиспеченного частного пристава.
Еще в Васильевском остроге он успел расспросить польку Терезу, откуда она знает дворяночку? Та в двух словах рассказала, что не так давно Елена искала в Гавани брата, а он, оказывается, был сильно избит и отлеживался у Федоры.
Илларион незамедлительно узнал, кто такая Федора, и нанес ей визит. Старая ведьма тотчас поведала, что настоящая сестра Афанасия содержит табачную лавку и что раньше она была староверкой, а потом перекрестилась в лютеранство. Частный пристав не поленился разыскать местную общину староверов, и даже познакомился с ее пастырем отцом Иоилом. От него он узнал о Зинаиде все — от биографии до адреса. Сбор сведений был окончен в кабаке возле кирхи, где ему пришлось угостить шнапсом с десяток немцев, тоже знакомых с табачницей.
Илларион долго тянул с докладом, измышляя разные проволочки, но в конце концов все же предоставил Савельеву результаты розысков, заключив:
— Так что беглый раскольник был схвачен и отправлен по этапу в Сибирь, а Елена исчезла неведомо куда…
— Сестру раскольника ты допросил?
— Она ничего не знает.
— Елена должна была поехать в Павловск, — вспомнил вдруг старший полицмейстер. — Ну да! Она ведь собиралась к вдовствующей императрице. В воскресенье поедешь туда! Я напишу записку начальнику гарнизона, он тебя примет…
Этот разговор состоялся уже осенью, в конце сентября, а через два дня на свободу вышла Тереза. Она явилась в управу, чтобы получить новое проходное свидетельство, без которого занятие проституцией считалось незаконным. Илларион в это время выполнял какое-то поручение в Гавани, и бумагу ей выписывал другой пристав. Протянув женщине новое свидетельство, он сказал:
— А теперь ступай в кабинет старшего полицмейстера, чтобы он поставил печать.
Когда Савельев искал в шкафу печать, Тереза, помявшись, смущенно спросила:
— А вы знакомы с министром полиции?
— Зачем тебе министр полиции? — усмехнулся Дмитрий. — Жалобу, что ли, хочешь накатать?
— Нет, пан полицмейстер, — по привычке состроила глазки она, — жаловаться особо не на что. Воду, хлеб давали, и на том спасибо…
— Так в чем дело?
Полька решилась и с заговорщицким видом произнесла:
— Письмо у меня есть к нему… Просили передать…
— От кого письмо-то?
— От одной дворяночки. Она уже который месяц ждет следствия, да так, видать, и помрет, не дождавшись.
— Ну-ка, покажи письмо, — заинтересовался он.
— Нет, пан полицмейстер, — вдруг засомневалась женщина, — вы сначала поклянитесь…
— Да в чем клясться-то?!
— А в том, что не покажете это письмо начальнику тюрьмы Розенгейму. Тогда дворяночке — беда!
— Хорошо, — засмеялся Савельев, но, сделавшись в тот же миг серьезным, произнес: — Клянусь!
Он относился к происходящему как к развлечению, как к небольшой забавной передышке посреди трудного дня. Тереза вынула из-за выреза декольте сложенные листы, изрядно потертые и засаленные на сгибах, и протянула их полицмейстеру.
