— Кто таков? — испуганно прошептал он.
— Я же просил тебя как человека, налей выпить, — снова притворился пьяным Илларион.
Хозяин собрался было захлопнуть дверь, но бывший разбойник оказался проворнее. Он ударил кабатчика кулаком по голове, и тот беззвучно осел на пол. Пристав Колошин поднял уроненную свечу, прикрыл за собой дверь и твердым шагом направился в ту часть дома, откуда доносились веселые голоса и звуки гитары.
Без тени смущения он вошел в просторную комнату, где был накрыт стол, уставленный кружками с пивом и тарелками с закусками. За столом расположилось на отдых восемь разбойников, их общество скрашивали две размалеванные девицы. При виде незнакомца бандиты вскочили со своих мест и схватились кто за нож, кто за пистолет. Илларион вмиг оказался окруженным со всех сторон. Не тронулся с места только человек, сидевший в обнимку с гитарой на деревянном диванчике. Илларион решил блефовать до конца.
— Ну вот, сколько выпивки, а хозяин врал, что все кончилось!
Он пьяной походкой направился к столу, будто не замечая направленного на него оружейного арсенала, схватил полупустую кружку и опорожнил ее залпом. Ударив кружкой о стол, Илларион удовлетворенно крякнул:
— Ну, здорово, что ли, братцы! Что вытаращились? Неужто не признали?
Среди гнетущей тишины внезапно раздался громкий смех. Хохотал человек с гитарой, лица которого из-за тусклого освещения Илларион никак не мог разглядеть.
— Да это же Кистень! Вот так встреча! — Человек поднялся с диванчика и с распростертыми объятьями пошел к гостю.
— Касьяныч! — с облегчением выдохнул Колошин.
— Где борода твоя, парень?
— В Костроме оставил, чертям на мочалки…
— Знаю, знаю, — ухмыльнулся тот, — мы нынче все тут бритые. Столица все-таки, не глушь какая-нибудь! Бородатых фараоны за версту стерегут, тотчас карманы им выворачивают. Беглых крестьян нынче много.
Он называл полицейских на парижский манер «фараонами» и вообще выглядел франтом, в котором трудно было узнать одичавшего разбойника-помещика Касьяныча.
— А куда делся наш хозяин? — спросил кто-то из парней.
— Я, братцы, его оглушил маленько, — признался Илларион. — Он лежит в сенях, отдыхает.
Обе девушки захихикали. Они смотрели на удалого гостя с нескрываемым восхищением.
— Постой, а как ты меня разыскал? — заинтересовался вдруг Касьяныч.
— Трудно ль тебя разыскать-то? Ты гремишь уже на всю столицу. Скоро афиши будут клеить на тумбах: «Костромской помещик Касьянов дает гастроль в Санкт-Петербурге…»
— А все-таки, кто на это логово навел? — не унимался тот.
— Во сне ты мне приснился, в этом самом кабаке, — сохраняя прежний шутовской тон, ухмыльнулся Кистень. — Ну да хватит трепаться, я пришел по делу. Поговорить с тобой надо, с глазу на глаз.
Многое рвалось с языка у Иллариона, когда они остались наедине. Он когда-то считал Касьяныча товарищем, а тот обошелся с ним по-свински, оставил подыхать одного в лесу. Но как раз этой больной темы пристав решил вовсе не касаться, а сразу же выложил план, придуманный Савельевым.
— Тут на острове есть одна занятная квартирка. Хозяйка на днях уехала на дачу, оставила старика-лакея присматривать. В доме полно драгоценностей.
— Откуда ты это знаешь? — недоверчиво спросил Касьяныч.
— Пронюхал, — скупо бросил Кистень.
— Одного нюха тут мало. Я буду рисковать людьми, а вдруг там окажутся безделушки…
— Ты будешь очень сильно рисковать людьми, братец, потому что дом находится рядом с управой. Именно поэтому я и пришел к тебе, иначе сделал бы дело в одиночку.
— Рядом с управой? — вытаращил глаза Касьяныч. — Ты в своем уме, нет?
— И брать квартирку надо завтра ночью, — невозмутимо продолжал Илларион. — Старик-лакей сказывал, что на днях из провинции должны приехать родственники хозяйки.
— Нет, Кистень, мне это дело вовсе не нравится. Мы даже не успеем подготовиться как следует…
— Зато ты в одночасье набьешь карман, сможешь бросить шайку, в общество войдешь, на богатой невесте женишься! — заманивал его Колошин. Он знал, на каких струнах надо сыграть для разоренного помещика, который не мог не сознавать всей степени своего падения.
— Иди ты! — верил и не верил ему Касьяныч. — Не может быть, чтобы здесь, в Гавани, были такие богатые квартиры!
— Есть квартиры и побогаче, да те охраняются, как смерть Кощеева, а эта почти безнадзорная. Но, если ты мне не веришь, я найду другого напарника.
С этими словами Илларион встал и сделал вид, что хочет уйти. Касьяныч его остановил:
— Погоди, Кистень, не обижайся! На такое дело вдруг не решишься… А все-таки заманчиво, черт его дери!
На следующую ночь он дал Иллариону пятерых парней в подмогу. Они забрались в квартиру Савельева и были тут же схвачены полицейскими. В тот же час, не дав бандитам времени что-то заподозрить, старший полицмейстер со своими подчиненными окружил «Нептун» и арестовал остальных во главе с Касьянычем. Также взяли под арест хозяина кабака и двух проституток. Все они были направлены в Васильевскую тюрьму.
Частный пристав Колошин сам вызвался сопровождать в тюрьму главаря шайки.
— Что приуныл, Елизар Касьянович? — насмешливо обратился он к атаману, когда карета тронулась в путь. — Смотри, какие почести тебе — в отдельном экипаже везут.
— Ох, и паскуда же ты, Кистень! — угрюмо отозвался тот. — Быстрехонько из волка переделался в легавую собаку. Оборотень, право слово!
— Не знаю, как на этот счет у оборотней, но бросать в лесу раненого товарища — точно не по-людски, — парировал Илларион, сворачивая пахитоску. За недолгое время пребывания в Петербурге он пристрастился к курению, за что был уже не раз руган старшим полицмейстером. — Когда весь обгорелый, истекая кровью, я полз по тяжелому талому снегу и выл от боли, тогда и поклялся отомстить тебе за мои муки.
— Дурак! — в сердцах сплюнул Касьяныч. — Братцы-разбойнички хотели тебя пристрелить, чтобы не мучился. Да я им не дал, сказал: «Если выползет сам с того света, будет жить долго, а нет — на то воля Божья…» Взять с собой я тебя никак не мог. Ты в седле бы не усидел, да и лошадей на всех не хватало. Кое-кто из наших пешком в столицу пошел, да так и не дошел… Что ж, в беде каждый сам за себя!
Илларион ничего на это не ответил, только пыхнул ему в лицо пахитоской.
Начальник Васильевского острога с первого взгляда показался Колошину слишком мягким для такой службы. Лицо у него было тонкое, благородное, взгляд небесно-голубых глаз чистый, даже сияющий. Добавить к этому золотистые бакенбарды и усы, вечную улыбку на устах — получится картинка с бонбоньерки, а не тюремщик! Между тем Илларион знал от старожилов этих мест, что Леонтий Генрихович Розенгейм, крещенный в православие немецкий еврей, отличался жестокосердием по отношению к заключенным и был весьма требователен к подчиненным. Пока тюремный секретарь записывал вновь прибывших арестантов, Розенгейм подходил к каждому и вглядывался в их лица, словно художник, подбирающий натурщика для картины. Когда очередь дошла до девиц, улыбка исчезла с лица златокудрого тюремщика.
