Полковник фон Гаугвиц, увидев на лице спящей девушки счастливую улыбку, недоуменно покачал головой.
Когда Мария Федоровна во главе своей свиты поднималась по большой мраморной лестнице, ведущей от берега Славянки к дворцу, наверху показались две фигуры. В юноше необычайно высокого роста все сразу признали великого князя Николая. Его спутник был почти на голову ниже, без маскарадного костюма, в современной военной форме. Он вызвал в свите перешептывания: «Кто такой?» — «Откуда взялся?» — «Это сын Христофора Ивановича!» — «Это родной брат Дарьи Христофоровны Ливен!»
— Алекс! — радостно воскликнула императрица. — Наконец-то! Сколько можно тебя ждать? — ласково упрекнула она.
Бенкендорф, приблизившись, опустился перед ней на одно колено и поцеловал протянутую императрицей руку. Мария Федоровна потрепала начинающие редеть волосы своего баловня и произнесла со снисходительной улыбкой:
— Наверное, опять завел в Москве какой-нибудь романчик с актриской? И конечно, снова приехал без гроша в кармане?
Бенкендорф был напрочь лишен хваленой немецкой бережливости и разбрасывал деньги на удовольствия, как какой-нибудь заезжий уральский фабрикант. Алекс залился краской и не нашелся с ответом. Никогда еще Мария Федоровна не журила его прилюдно, при таком большом скоплении народа. К тому же Александр больше не был желторотым юнцом, которого она взялась опекать после смерти его матери. Теперь он стал генералом, героем Отечественной войны, и прославился невероятной храбростью на поле брани. Бестактность вдовствующей императрицы в данном случае могла означать одно — Ее Величество сильно не в духе. Даже ее материнский тон не смягчил нотации.
— Так-то вы встречаете дорогих гостей, маман! — неожиданно укорил мать великий князь. С детства Никоша был приучен не вмешиваться в разговоры старших, но обида за друга заставила его нарушить запрет. — Алекс только с дороги, да к тому же после изнурительного следствия по делу Верещагина…
Мария Федоровна строго посмотрела на сына, но — только и всего. В отличие от старших сыновей, Александра и Константина, с которыми у нее были довольно натянутые отношения, к Николаю она испытывала безграничную любовь и во всем доверяла ему.
— Ах, как поздно! Что же мы время теряем? — воскликнула она вдруг по-немецки. — Ведь уже накрыты столы, и пусть гроза миновала, зато у нас в желудках завывает ветер!
Шутка в лучших вюртембергских традициях вызвала улыбки под масками. Свита с воодушевлением тронулась с места. Императрица взяла Бенкендорфа под руку:
— Как поживает в Москве разлюбезный Федор Васильевич? Он все такой же острослов и краснобай?
— Его положение незавидно, Ваше Величество, — со вздохом отвечал Алекс. — Москва объявила графу бойкот. Он со дня на день ждет отставки.
При слове «бойкот» улыбка исчезла с лица Марии Федоровны. Александр отметил, что императрица вовсе не испытывает злорадства по поводу падения своего давнишнего врага. Однако за весь вечер она больше ни разу не обмолвилась о Ростопчине.
Великий князь, заметив виконта де Гранси, машинально следовавшего за свитой императрицы, подошел к нему:
— Если позволите, дорогой виконт, я не стану дожидаться отплытия вашего фрегата к берегам Туманного Альбиона, а продолжу наш спор о революции прямо сейчас, за бокалом анжуйского.
Юноша не представлял себе, какую боль доставляет де Гранси разговорами о Якобинской диктатуре, насильно возвращая его в те ужасные дни.
— Что ж, продолжим, Ваше Высочество, — принужденно проговорил виконт. На сердце у него было очень тяжело. Ему казалось, что его сегодня вторично лишили дочери. Образ девушки, стоящей на коленях перед императрицей и смиренно опускающей голову, словно на плахе, под лезвием гильотины, крепко засел у него в памяти и не давал покоя. — Только имейте в виду, в словесной дуэли не бывает ни убитых, ни раненых. Она также, вопреки всеобщему мнению, не производит на свет истину. А в итоге каждый дуэлянт остается при своем пистолете, от которого исходит лишь легкий дымок.
Никоша поморщился. Он не был любителем аллегорий и словесных кульбитов в духе Ларошфуко, а скорее ценил четкость и лаконичность военного приказа. За многословием виконта великий князь почувствовал вдруг нежелание обсуждать предложенную тему.
— Впрочем, за бокалом анжуйского можно перелистать и другие страницы истории Франции, — нашелся молодой человек. — Не меньше революции меня интересует Варфоломеевская ночь.
— Час от часу не легче! — с вздохом облегчения произнес де Гранси. — У вас на уме сплошная резня!
— Не резня, а история, дорогой виконт, — поправил его великий князь. — Разве я виноват в том, что она зачастую состоит из «сплошной резни»?
«Жаль, что этот юноша, словно изваянный из мрамора Фидием, никогда не станет правителем огромной империи, — думал в тот вечер виконт, простившись наконец с Николаем. — У него государственный ум, он смел, благороден, это неординарная натура. Но… Девятый ребенок в царской семье, третий сын — чудес не бывает… Он навсегда останется великим князем!»
Между тем Илья Романович, сорвавшись с подножки кареты, увозившей Елену в тюрьму, сдвинул маску Прозерпины на макушку и достал носовой платок. «Чертова мерзавка! — гневно шептал он, вытирая оплеванное лицо. — А ведь едва не упекла меня в крепость! Ничего, теперь узнает, почем фунт лиха!»
В это время кто-то похлопал его сзади по плечу. Решив, что это граф Обольянинов, ставший ему чуть ли не братом родным за последние дни, Белозерский, не оборачиваясь, спросил:
— Что, Семен Андреевич, пора, как говорится, и честь знать?
— Пора, — раздался в ответ низкий, хрипловатый голос, вовсе не обольяниновский.
Князь резко обернулся. Перед ним стоял высокий мужчина в черном плаще и в простой полумаске, закрывавшей верхнюю часть лица. В свете масляного фонаря хорошо были видны оспины на его щеках и подбородке. Этого человека Белозерский узнал сразу.
— Барон Гольц? — испуганно прошептал он. — Какими судьбами?
— Кажется, вас можно поздравить? — усмехнулся тот. — С замирающим сердцем я выслушал рассказ вашей племянницы. Вы были на волоске от каталажки, дорогой мой друг, однако все обошлось, чему я несказанно рад…
— Какая, к черту, племянница! — возмутился князь. — Эта особа — авантюристка и воровка! Вы же видели, с кем она явилась в императорский парк.
— Хорошо, хорошо, — согласился Гольц, — пусть будет по-вашему. Мне-то ровным счетом наплевать, в каком родстве вы состоите с этой барышней. Уплатите свой проигрыш, только и всего. Раз вы остались на свободе, нетрудно будет это сделать.
Князь не был готов к такому повороту событий. Здесь, в Павловске, под маской Прозерпины, так же как и в Петербурге, в тщательно охраняемом доме графа Обольянинова, он чувствовал себя в полной безопасности. «И вот, на тебе! Является этот черт, не к ночи будь помянут! Что мне с ним прикажете делать? Выкладывать деньги?»
