— Небось обманул тебя какой-нибудь прохвост? — спросила Стешка.
«Вот, значит, в чем причина моих недомоганий! — Истина, открывшаяся так внезапно, ослепила и оглушила Елену. — Как я ни разу об этом не подумала?!» Девицы тем временем хором возмущались.
— Все мужчины одним миром мазаны!
— Им лишь бы своего достичь, а там — хоть сдохни у них на глазах, и с ребенком вместе!
— Обрюхатили, слышь, такую, что ничего и не поняла! Смотрите, она же девчонка совсем!
— Ладно, не очень-то убивайся, — подвела итог Стешка. — От плода завсегда избавиться можно. Мы тут все это не по разу делали.
— Слушайте, девицы! — обратилась к своим товаркам чухонка. — Что мы тут проклажаемся? Ночи еще холодные, простудиться недолго. Айда в трактир! Угостимся винцом!
— Лушка еще не заработала, а выпить захотела! — прыснул кто-то.
— Не рановато ли отдыхать? — рассудительно спросила другая подруга. — Может, сначала кавалера дождешься?
— Да где они, эти кавалеры? — отмахнулась Лукерья. — Что-то как провалились, не ловятся…
— Сейчас англичане коней разгрузят и сюда пришвартуются, — загалдели девицы.
— Шиллинги в кармане зазвенят, Луш! Разбогатеешь!
— Да, как же! — смеялась вместе со всеми чухонка, беззаботно показывая свой беззубый рот. — Разбогатеешь от мужчин, жди! Каждый за гривенник проехаться норовит, дешевле, чем на извозчике!
— А и вправду, девки, дворяночку в трактир свести надо, — внезапно поддержала Лушкино предложение Степанида. — Пусть хоть чаю напьется. Вон как глазами водит, не понимает, на каком свете оказалась!
В трактире было тепло и неожиданно чисто. Елену поразили выскобленные до белизны столы, тщательно промытые маленькие окна, начищенный до яростного блеска самовар, венчавший стойку с закусками. Проворный мальчик с остриженными в кружок волосами принес за их стол бутылку сладкого вина и чайник, поставил блюдце с колотым сахаром, плетеную корзинку с сухарями. Когда девицы, выпив по рюмочке, схлынули, снова отправившись искать клиентов, с Еленой за столом остались только Лукерья и Степанида.
— Ты вроде бы брата искала? — напомнила Лушка. — Правду сказала иль нет?
Ошеломленная новостью о своей беременности, юная графиня совсем позабыла об Афанасии. Она поторопилась кивнуть.
— А что случилось с твоим братом? — заинтересовалась Стешка.
— Пропал третьего дня и вестей о себе не подает, — призналась Елена.
— В Гавани пропал?
— Кто знает, — пожала плечами девушка.
— Он из местных? Наш, с острова?
— Нет, приезжий. Снял здесь флигель…
— Опиши-ка мне его, — попросила Степанида.
Елена не только описала Афанасия, но и назвала адрес, по которому он должен был обитать.
— А есть у него примета какая-нибудь? Может, шрам или родимое пятно? — продолжала допрашивать Стешка. — Девицы такие штуки запоминают лучше, чем лица.
Этот вопрос неожиданно вогнал Елену в краску.
— Ты что, никогда не видела своего брата голым? — расширила от удивления глаза чухонка, которой такое предположение явно показалось невероятным.
Елена неопределенно покачала головой. Она вдруг вспомнила рассказ Афанасия о каторге. «Он целых пять лет ходил в колодках…»
— У него на щиколотках, должно быть, есть шрамы, — неуверенно сказала она.
— От колодок, что ль? — сразу догадалась Лукерья.
— Твой брат был на каторге? — шепотом спросила окончательно заинтригованная Стешка.
Елена смущенно кивнула в ответ.
— Вот это дело! — почему-то обрадовалась Степанида. — Колодника мы быстро отыщем.
Девушка встала из-за стола и едва не бегом поспешила на улицу.
— Куда это она? — тревожно посмотрела ей вслед Елена.
— Сейчас расскажет нашим девицам о твоем брате, те передадут другим, и так дальше, по цепочке, пока не найдем его! — пояснила Лушка. — У нас тут свой сыск, почище, чем в полиции.
— Как Стеша оказалась здесь, такая молодая и красивая? — вырвался у Елены вопрос, адресованный скорее самой себе, нежели собеседнице.
— Все мы здесь молодые да красивые, — проворчала чухонка. — И у Стешки судьба самая обыкновенная. Увлеклась офицером, забрюхатела. Он, известно, в кусты. Родители узнали, вышвырнули ее из дома, подальше от позора.
— А ребенок? — испуганно спросила Елена.
— А что ребенок? Ребеночек помер, недолго промучился. Какая тут может быть жизнь для него? Оттого мы все и бегаем к старухе Федоре, к ведьме проклятой, оставляем у нее наших ребятишек.
— То есть как оставляете?
— Выкидываем, милая. Я уже двенадцать или тринадцать выкинула, сбилась считать… — Лукерья налила полный стакан вина и залпом его опорожнила. Язык у нее стал сильно заплетаться, глаза осоловели. — Порой лежишь ночью в какой-нибудь дыре. Рядом упырь пьяный храпит. И вдруг в окошко тихохонько-тихохонько, едва слышно — тук-тук, тук-тук. Выглянешь — а там мои деточки мертвенькие стоят, все двенадцать или тринадцать… стоят и песенку поют, жалобную такую: «Маменька, маменька, дайте нам хлебушка, дайте хотя бы черственького, кусочек…» И эдак становится жутко, что хоть иди в нужник да удавись… Да я уж и вешалась два раза, меня подруги снимали! — По ярко нарумяненным щекам чухонки катились крупные слезы, нижняя губа дрожала, глаза помутнели. Неожиданно она уронила голову на стол и громко захрапела. Хозяин трактира, толстый рыжий мужик с хитрой кошачьей физиономией, неодобрительно взглянул на Лушку из-за кипящего самовара, но выгонять ее не стал. Его, по-видимому, озадачивала сидевшая рядом Елена, он чутьем угадывал в ней госпожу.
Уже перевалило за полночь, когда знакомые девицы с громким хохотом ввалились в кабак в компании разудалых английских матросов. Моряки громко переговаривались на своем языке, галантно держа за талии временных подруг. Половые забегали, как ошпаренные кипятком тараканы, хозяин засуетился, все заходило ходуном. На столах в мгновение ока явились джин и водка, свежие закуски, зазвенели кружки, наполненные пивом. С улицы на шум забрели цыгане с гитарами и скрипками. Они запели нечто заунывное дурными голосами, невзыскательные матросы захлопали в ладоши, издавая одобрительные возгласы.
К Елене подсела Тереза со своим клиентом, и с ними плешивый мужичонка лет пятидесяти, с окладистой бородой и бельмом на глазу. Ему, видимо, не досталось девицы, и он сразу же придвинулся к Елене, попытавшись обнять ее за талию.
— Ноу! Ноу, сэр! — закричала ему Тереза и тут же принялась расталкивать спящую Лукерью.
Графиня вскочила и собралась было уйти, но полька схватила ее за руку.
— Погоди, не спеши! — ласково сказала она. — Никто тебя не тронет. Стешка просила, чтобы ты ее дождалась.
