Евгений кстати вспомнил, как его малолетний слуга Вилимка, свидетель казни купеческого сына, выводил каракули на листе бумаги, давая показания Бенкендорфу против генерал-губернатора. Сегодня с утра мальчишка рвался на поиски графини Елены, но граф побоялся отпустить его в незнакомый город. Теперь Вилимка красовался на запятках экипажа в новой ливрее, подаренной ему князем Павлом. Ливрея была великовата, но на загляденье нарядна, сплошь расшита золотом, «как мундир у камергера!» — по меткому замечанию самого мальчика. Он с интересом разглядывал длинные прямые улицы, высокие каменные дома, выстроенные сплошной стеной, горбатые мостики, перекинутые через каналы, а также прохожих, одетых, на его взгляд, куда хуже и беднее, чем московская публика.
— Не знаком ли ты с Бенкендорфом? — поинтересовался Евгений, когда экипаж остановился у дома Протасовой.
— Да он же нынче в Риге, губернатором…
— Это отец, а я спрашиваю о сыне.
— Не имел чести, — пожал плечами Головин и вдруг припомнил: — Зато сестру его, Доротею, прекрасно знаю. Несколько раз обедал у нее в Лондоне. Весьма умная и просвещенная женщина. Она даже обещала познакомить меня с лордом Байроном, но я, к сожалению, вынужден был покинуть Англию…
Стоило князю Павлу заговорить об английской поэзии и поэтах, его уже невозможно было остановить. Он принимался цитировать стихи, нимало не заботясь о том, знает ли его собеседник язык Мильтона и Чосера. Пока Головин изощрялся в декламации, Евгений корил себя, что в свое время не расспросил Бенкендорфа о юной графине Мещерской. Возможно, тот сейчас в Петербурге и помогает Елене добиться аудиенции у матери-императрицы.
Протасова приняла их в малой гостиной, восседая в кресле. Старуха делала вид, что прекрасно видит обоих гостей, сама же смотрела поверх их голов. Поначалу она завела бесконечный разговор с князем Павлом о заграничных докторах, о новых лекарствах, о том, как трудно сейчас, когда в Европе бушует война, выехать на воды. Потом, исчерпав запас своего привычного пустословия, отставная фрейлина переключилась на Евгения.
— Вы из Москвы, так, должно быть, знакомы с моим зятем? — между прочим спросила она.
— Мы не на короткой ноге, — туманно ответил Шувалов.
Князь Павел предупредил его, если речь зайдет о Ростопчине, ни в коем случае не рассказывать историю о том, как губернатор заказал ему перевод либретто. «Мы с тобой в некотором роде поэты, дружище, но для старухи знакомство с тобой на этом будет окончено. Анна Степановна жестоко оскорбится тем, что принимает у себя профессионального литератора, пусть и знатного рода!»
— Слыхала я, что Москва возненавидела моего зятя за учиненный пожар, — скрипела старая дама. — Будто бы не принимают его, делают всяческие неприятности семье. Так это?
Тема была скользкой. Ни князь, ни граф не знали, как Протасова относится к зятю, а та ничего не собиралась прояснять и сделала многозначительную паузу.
— А разве вы не получали на днях письма от вашего зятя? — ответил вопросом на вопрос находчивый Головин.
— Письма? — встрепенулась старуха. — Какого письма?
— Он писал вам относительно одной юной особы, прибывшей из Москвы в Петербург, дабы получить аудиенцию у Ее Величества императрицы Марии Федоровны, — пояснил князь Павел.
— Это странно, — недовольно заметила Протасова, — мой зять прежде не занимался протежированием юных особ.
— Значит, Елена Мещерская не приходила к вам? — не выдержал Евгений.
— Мещерская? Из Мещерских я знавала только князя Платона, губернатора Казанского, а затем Вятского. — Старуха расплылась в улыбке, обнажившей целый ряд гнилых, почерневших зубов.
Евгений переглянулся с князем, тот вздохнул и пожал плечами. Им пришлось еще долго выслушивать рассказы фрейлины о былых временах, о прекрасных дамах и благородных кавалерах, каких, к ее великому сожалению, не встретишь нынче на балах.
«Можно подумать, эта мумия таскается на балы! — томился от бездействия Шувалов. — А если бы и ходила, то где ей там разглядеть „прекрасных дам и благородных кавалеров“, она же ни черта не видит!»
— Столько времени потратили впустую! — сокрушался князь, выходя на крыльцо дома Протасовой. — Замучила своими россказнями. К ней только попадись в когти, к ведьме!
Они уже собирались садиться в карету, когда из подворотни выбежал Вилимка.
— Погодите, барин! — кричал он.
Мальчуган тащил за собой долговязого детину в ливрее, держа его за рукав. Тот настороженно озирался по сторонам.
— В чем дело? — заинтересовался Евгений, когда Вилимка приблизился со своим пленником.
— Это вот Анисим, лакей здешний, — указал мальчишка на детину. — Он знает, где сейчас графиня Елена…
— Она все-таки была здесь? — удивился Шувалов.
— Тише, барин, — умоляюще сложив руки, попросил лакей, — нас подслушать могут, не сносить мне тогда головы.
— Почему?
— Наша графиня на днях сильно повздорила с вашей графиней, — шепотом начал объяснять Анисим, корча многозначительные мины. — Наша графиня вопила на весь околоток, велела нам схватить вашу графиню, связать и бросить ее в погреб к крысам.
— Боже правый! — обрел наконец голос изумленный князь Павел. — Что же она сделала старухе?!
— Точно не могу знать-с, — заискивающе склонился перед ним Анисим, — а только похоже-с, наша графиня приняла ее за мошенницу или, хуже, за воровку…
— Рассуждай еще! — оборвал его разгневанный Шувалов.
— Рассуждать-с мы не можем, известно, — моментально согласился лакей. — Вот и ваша графиня, когда услышала такое от нашей, обиделась. Ручка у ней маленькая, как у дитяти, а видно, тяжелая! Такую трепку задала горничной Фекле, что та до сих пор еле ползает. А сколько старухе фарфору перебили, страсть! — Анисим злорадно зажмурился.
— Ну а ты что же, братец, стоял в стороне и смотрел, как фарфор бьют? — спросил Головин.
— Да это Фекла натворила, а мне не больно нужно ввязываться! — хмыкнул Анисим. — Я сделал вид, что за барышней в погоню пустился.
— Сделал вид? — возмутился Вилимка. — Ты же сказал, что знаешь адрес!
— Ну, знаю, — подтвердил лакей, дружелюбно подергав за волосы мальчугана.
— Что же? — изнывал от нетерпения граф Евгений. — Где она остановилась?
Но Анисим молчал, будто не слыхал вопроса.
— Что же, Эжен, он старался и должен быть вознагражден. — Князь отлично понял укоризненный взгляд лакея. — Полтинник тебя устроит? — обратился он к Анисиму и полез за кошельком.
— Обижаете, барин, — вздохнул парень. — Это будет стоить никак не меньше пяти рублев…
— Пять, братец! Да это целое состояние! — шутливо воскликнул Головин. — Хватит и двух.
— Никак нет-с! — страстно возражал Анисим. Он даже повысил голос, забыв о конспирации. — За два рубля я не подверг бы свою жизнь опасности!
