— Ну вот, Борис, знакомься, — подтолкнул сына князь.
Мальчик учтиво поклонился, по-военному щелкнув каблучками лаковых башмаков, Лиза приветствовала его жеманным реверансом. Дети комично подражали взрослым, копируя светские ухватки, и, как все подражатели, немного перебарщивали. Борисушка был с первого взгляда очарован девочкой, и это бросалось в глаза. Князь подмигнул губернатору, тот загадочно улыбнулся. Лиза, видя замешательство своего неопытного кавалера, начала светский разговор первая.
— Вы часто бываете в театре? — спросила она по-французски, отчего Борис, не искушенный в языках, еще больше растерялся и покраснел.
Граф быстро пришел ему на выручку:
— Лизонька, ангельчик, мы говорим сегодня только по-русски, — напомнил он.
— Ах, папа, я все время забываю! — театрально всплеснула руками девочка, а затем с некоторой запинкой перевела вопрос на родной язык.
— Нет, я никогда не был раньше в театре, — еще больше зарделся мальчик и очень тихо спросил: — А вы?..
В это время в оркестре на разные голоса заговорили настраиваемые инструменты. Лиза, не ответив, обернулась к сцене, боясь хоть что-то пропустить.
Губернатор шепнул Белозерскому:
— Я должен сообщить нечто очень важное, непосредственно касающееся вас. Однако дождемся антракта.
Публика несколько притихла в ожидании представления. Князь с сыном удалились в свою ложу.
Федор Васильевич давно заметил, что Натали необыкновенно сосредоточенно высматривает кого-то внизу, в партере. Направив в ту же точку свой бинокль, он увидел нескольких молодых офицеров, бурно о чем-то беседующих. Один из них при этом то и дело поглядывал на губернаторскую ложу. Встретившись взглядом с графом, офицер учтиво поклонился ему. Федор Васильевич ответил поклоном и знаком пригласил Бенкендорфа (а это был именно он) подняться к нему в ложу. В это время оркестр грянул увертюру.
Александра Христофоровича затащили на спектакль боевые друзья, которые чудом оказались в Москве. Пьесу эту он знал наизусть и сам когда-то разыгрывал ее в домашнем театре вместе с младшим братом и сестрой. При всей своей любви к России и преданности русскому трону, Бенкендорф был весьма низкого мнения о русской поэзии. Державин, Херасков, Долгоруков и иже с ними казались ему косноязычными и порой даже смешными. Пожалуй, только молодой Жуковский мог действительно взять за сердце, но разве его баллады — это русская поэзия, а не слепое подражание Бюргеру? Так же как и басни Крылова — не что иное, как вольные переводы из Лафонтена. Ну а что касается трагедий Сумарокова или всеми обожаемого Озерова, все они, вместе взятые, не стоят и самой банальной сцены в драме Шиллера!
Действие, происходившее на сцене, мало привлекало Александра, и он все чаще поглядывал на губернаторскую ложу. Ему вдруг припомнился нелепый спор с сестрой о поэзии, имевший место два года назад. Дора была замужем за русским послом в Лондоне Христофором Ливеном, но частенько наезжала в Петербург. Будучи далеко не первой красавицей, она тем не менее удивительным образом смогла расположить к себе Государя императора. Заметив в этой молодой женщине незаурядный ум, он советовался с ней по самым серьезным вопросам внешней политики. Впрочем, она расположила к себе и других монарших особ, ее даже прозвали в высших кругах «Талейраном в юбке». Дарья Христофоровна была умна и изворотлива, и будь она мужчиной, то наверняка заняла бы высокий пост в государстве. Об этом Бенкендорфу не раз говорил Чернышев во время их парижской одиссеи: «Савари в подметки не годится твоей сестрице! Дора могла бы управлять целым полицейским аппаратом!» Александру было лестно слышать похвалы сестре, и вместе с тем он понимал, что его карьерные шажки слишком ничтожны по сравнению с решительным успехом, которого добилась Доротея Бенкендорф. А ведь она была моложе…
Так вот, два года назад прохладным майским утром они с Дорой бродили по аллеям Павловского парка, по обыкновению рассуждая о высокой политике. Выйдя на берег речки Славянки, к Пиль-башне, они вдруг разом умолкли, завороженно наблюдая за тем, как над рекой восходит бледное солнце. Сестра зябко передернула плечами, поежилась от налетевшего ветерка и процитировала из баллады Жуковского: «…И в траве чуть слышный шепот, как усопших тихий глас… Вот денница занялась». «Не правда ли, хорошо, Алекс?» — спросила она чуть севшим, взволнованным голосом. Тогда он не удержался и высказал ей все, что думает о русской поэзии и русском театре, и в частности о господине Жуковском, которому больше пристало считаться переводчиком, а не поэтом. «Я всегда восхищался храбростью русских солдат и доблестью русских военачальников, но, милая моя, этот народ совершенно не способен к возвышенному творчеству, — закончил он свою страстную тираду и прибавил: — Здесь, на этой суровой почве, никогда не родятся Гете и Шиллер…» В ответ сестра лишь снисходительно рассмеялась: «Алекс, ты напоминаешь мне одного тирольского свинопаса, который всерьез полагал, что его свиньи лучшие в мире!» Они с детства любили поспорить и не стеснялись в выражениях. «В России сейчас необычайный интерес к поэзии и театру, — продолжала Дора, — и вот увидишь, у нас скоро появятся свои колоссы, чьи имена поставят рядом с Гете и Шиллером. Они будут тем более грандиозны, что эта почва еще никогда не рождала литературных гениев и накопила неисчерпаемый запас сил!»
В княгине Дарье Ливен многие признавали дар прорицательницы, но это касалось в основном политики, так что Александр сильно усомнился в ее словах, произнесенных майским утром на берегу Славянки.
В первом антракте он поднялся в губернаторскую ложу.
— А вот и наш молодой остзейский барон! — по-родственному приветствовал его Федор Васильевич и тут же представил дочерям.
Протянув руку для поцелуя и залившись румянцем, Натали тихо произнесла по-французски:
— Кажется, мы с вами уже встречались?..
— Наталичка! — в сердцах воскликнул граф. — Мы ведь договорились сегодня — только по-русски!
— Ах, извините, папа! — еще больше смутилась Наташа. — Но мне приходится все время переводить…
— То есть мыслите вы по-французски? — галантно вступил в разговор Александр.
— Ну да, — развела она руками. — Это очень трудно — все время следить за собой…
— Черт знает что! — выругался губернатор и тут же доверительно обратился к Бенкендорфу, словно тот был домашним лекарем: — Ну и как нам от этого избавиться?
— Все мы с детства приучены думать по-французски, — заметил молодой офицер, желая оправдать девушку, — но отец сказал мне однажды: «Говорить ты можешь на любом языке, но, живя в России, будь любезен думать только по-русски», а я во всем слушаюсь моего родителя.
— Ай да молодчина Христофор Иванович! — восхитился Ростопчин. — Многие ему лета! Вот видишь, Наталичка, — повернулся он к дочери, — как наставляют своих детей другие отцы, а я распустил вас с малолетства, даже и слов нужных для поучения не найду…
— Позвольте прийти вам на помощь, граф, — поспешил поддержать шутку Александр. — Если вы позволите нам с Натальей Федоровной пойти осмотреть здешний зимний сад, я по дороге преподам ей первый урок в патриотическом направлении.
