Анна Австрийская отступила на шаг и так побледнела, словно готова была умереть. Чтобы не упасть, она левой рукой оперлась на стол, стоявший позади нее, а правой вынула из-за корсажа письмо и подала его канцлеру.
— Возьмите, сударь, это письмо! — воскликнула королева голосом, прерывающимся от волнения. — Возьмите его и избавьте меня от вашего мерзкого присутствия.
Канцлер, дрожа от вполне понятного волнения, взял письмо и, поклонившись до земли, вышел.
Не успела дверь закрыться за ним, как королева почти без чувств упала на руки своих дам.
Канцлер отнес письмо к королю, не заглянув в него. Рука короля, протянутая за письмом, дрожала. Он начал искать адрес, которого не было, страшно побледнел, медленно развернул письмо и, с первых же слов увидев, что оно обращено к испанскому королю, быстро пробежал его до конца.
Это был полный план нападения на кардинала. Королева предлагала своему брату и австрийскому королю, которые чувствовали себя оскорбленными политикой Ришелье, постоянно стремившегося унизить австрийский королевский дом, пригрозить объявлением войны Франции и поставить условием сохранения мира отставку кардинала. О любви в этом письме не было ни слова.
Король, сразу повеселев, послал узнать, во дворце ли еще кардинал. Ему ответили, что его высокопреосвященство в кабинете и ожидает распоряжений его величества.
Король немедленно отправился к нему.
— Представьте себе, герцог, — сказал король, — правы оказались вы, а не я. Вся интрига действительно политического свойства, и о любви нет и речи в этом письме. Но зато в нем очень много говорится о вас.
Кардинал взял письмо и прочел с величайшим вниманием. Дойдя до конца, он перечел его вновь.
— Ну что ж, ваше величество, — сказал он, — вы видите сами, до чего доходят мои враги; вам угрожают двумя войнами, если вы не удалите меня. На вашем месте, ваше величество, я, право же, уступил бы столь мощным настояниям. Я же, со своей стороны, был бы безмерно счастлив уйти от дел.
— Что вы говорите, герцог!
— Я говорю, ваше величество, что здоровье мое разрушается в этой чрезмерно напряженной борьбе и бесконечных трудах. Я говорю, что, по всей видимости, буду не в силах выдержать утомление при осаде Ла-Рошели и лучше будет, если вы назначите туда господина де Конде или господина Бассомпьера, для которых ведение войны есть их прямое дело, а не меня, служителя церкви. Мне не позволяют отдаться моему призванию, заставляя заниматься делами, к которым у меня нет никакой склонности. Это обеспечит вам счастье в вашей семейной жизни и, я не сомневаюсь, укрепит вашу славу за рубежом.
— Будьте спокойны, герцог, — ответил король. — Я все понимаю. Все лица, поименованные в этом письме, понесут должную кару. Не избежит ее и королева.
— Ах, что вы говорите, ваше величество! Да упаси бог, чтобы королева претерпела из-за меня хоть малейшую неприятность! Королева всегда считала меня своим врагом, хотя ваше величество сами можете засвидетельствовать, что я постоянно горячо заступался за нее, даже перед вами. О, если бы она оскорбила честь вашего величества изменой, тогда другое дело, и я первый бы сказал: «Нет пощады виновной!» К счастью, об этом и речи нет, и ваше величество могли вновь в этом убедиться.
— Это верно, господин кардинал, — сказал король. — И вы, как всегда, были правы. Но королева тем не менее заслужила мой гнев.
— Вы сами, ваше величество, виновны перед ней. И было бы вполне понятно, если б она разгневалась на вас. Ваше величество обошлись с ней чересчур сурово.
— Вот именно так я всегда буду обходиться с моими врагами, а также и с вашими, какое бы высокое положение они ни занимали и какой бы опасности я ни подвергался, проявляя такую строгость.
— Королева — враг мне, но не вам, ваше величество. Напротив, она преданная супруга, покорная и безупречная. Позвольте же мне вступиться за нее перед вашим величеством.
— Так пусть она пойдет на уступки, пусть сама сделает первый шаг!
— Напротив, ваше величество, подайте вы добрый пример. Ведь виновны были вы, заподозрив королеву.
— Мне сделать первый шаг! — воскликнул король. — Ни за что!
— Ваше величество, умоляю вас!
— Да, кроме того, как найти подходящий повод?
— Сделав что-нибудь, что могло бы доставить ей удовольствие.
— Что же именно?
— Дайте бал. Вы знаете, как королева любит танцы. Ручаюсь вам, что ее гнев не устоит перед таким проявлением внимания.
— Господин кардинал, ведь вам известно, что я не любитель светских развлечений.
— Раз она знает, какое отвращение вы питаете к таким забавам, она тем более будет вам благодарна. Да к тому же ей представится случай приколоть прекрасные алмазные подвески, которые вы ей недавно поднесли ко дню рождения и с которыми она еще нигде не успела появиться.
— Увидим, господин кардинал, увидим, — проговорил король, наслаждаясь сознанием, что королева оказалась виновной в преступлении, мало его беспокоившем, и невинной в том, чего он больше всего опасался, и поэтому готовый помириться с ней. — Увидим. Но, клянусь честью, вы слишком снисходительны.
— Ваше величество, — ответил кардинал, — предоставь те строгость министрам. Снисходительность — добродетель королей; прибегните к ней, и вы увидите, что это пойдет на пользу.
Вслед за этим, услышав, что часы пробили одиннадцать, кардинал с низким поклоном попросил разрешения удалиться и простился с королем, умоляя его помириться с королевой.
Анна Австрийская, ожидавшая упреков после того, как у нее отобрали письмо, крайне удивилась, заметив на следующий день, что король делает попытки к примирению. В первые минуты она была готова отвергнуть их: гордость женщины и достоинство королевы были так глубоко уязвлены, что она не могла сразу забыть обиду. Но, поддавшись уговорам своих придворных дам, она в конце концов постаралась сделать вид, будто начинает забывать о случившемся. Король, воспользовавшись этой переменой, сообщил ей, что в самом ближайшем будущем предполагает дать большой бал.
Бал представлял собой такую редкость для несчастной Анны Австрийской, что при этом известии, как и предполагал кардинал, последний след обиды исчез — если не из сердца ее, то с лица. Она спросила, на какой день назначено празднество, но король ответил, что на этот счет еще нужно будет сговориться с кардиналом.
И в самом деле, король каждый день спрашивал кардинала, когда будет устроено это празднество, и каждый день кардинал под каким-нибудь предлогом отказывался твердо назвать число.
Прошла неделя.
На восьмой день после описанных нами событий кардинал получил письмо, отправленное из Лондона и содержавшее только следующие строки:
