Ей незачем учить меня, каким образом воспитанный человек может заслужить ваше прощение. Итак, сегодня в одиннадцать часов я сам приду умолять вас об этом прощении. Отложить посещение хотя бы на один день — значило бы теперь, на мой взгляд, нанести вам новое оскорбление.
Тот, кого вы сделали счастливейшим из смертных,
граф де Вард».
Это письмо было прежде всего подложным, затем оно было грубым, а с точки зрения наших современных нравов, оно было просто оскорбительным, но в ту эпоху люди церемонились значительно меньше, чем теперь. К тому же д'Артаньян из собственных признаний миледи знал, что она способна на предательство в делах более серьезных, и его уважение к ней было весьма поверхностным. И все же, несмотря на это, какая-то безрассудная страсть влекла его к этой женщине — пьянящая страсть, смешанная с презрением, но все-таки страсть или, если хотите, жажда обладания.
Замысел д'Артаньяна был очень прост: из комнаты Кэтти войти в комнату ее госпожи и воспользоваться первой минутой удивления, стыда, ужаса, чтобы восторжествовать над ней. Быть может, его ждала и неудача, но… без риска ничего не достигнешь. Через неделю должна была начаться кампания, надо было уезжать, — словом, д'Артаньяну некогда было разыгрывать любовную идиллию.
— Возьми, — сказал молодой человек, передавая Кэтти запечатанную записку, — отдай ее миледи: это ответ господина де Варда.
Бедная Кэтти смертельно побледнела: она догадывалась о содержании записки.
— Послушай, милочка, — сказал ей д'Артаньян, — ты сама понимаешь, что все это должно кончиться — так или иначе. Миледи может узнать, что ты передала первую записку не слуге графа, а моему слуге, что это я распечатал другие записки, которые должен был распечатать господин де Вард. Тогда миледи прогонит тебя, а ведь ты ее знаешь — она не такая женщина, чтобы этим ограничить свою месть.
— Увы! — ответила Кэтти. — А для кого я пошла на все это?
— Для меня, я прекрасно знаю это, моя красотка, — ответил молодой человек, — и, даю слово, я тебе очень благодарен.
— Но что же написано в вашей записке?
— Миледи скажет тебе об этом.
— О, вы не любите меня! — вскричала Кэтти. — Как я несчастна!
На этот упрек есть один ответ, который всегда вводит женщин в заблуждение. Д'Артаньян ответил так, что Кэтти оказалась очень далека от истины.
Правда, она долго плакала, прежде чем пришла к решению отдать письмо миледи, но в конце концов она пришла к этому решению, а это было все, что требовалось д'Артаньяну.
К тому же он обещал девушке, что вечером рано уйдет от госпожи и, уходя от госпожи, придет к ней.
И это обещание окончательно утешило бедняжку Кэтти.
IV
В КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ ОБ ЭКИПИРОВКЕ АРАМИСА И ПОРТОСА
С тех пор как четыре друга были заняты поисками экипировки, они перестали регулярно собираться вместе. Все они обедали врозь, где придется или, вернее, где удастся. Служба тоже отнимала часть драгоценного времени, проходившего так быстро. Однако раз в неделю, около часу дня, было условлено встречаться в квартире Атоса, поскольку последний оставался верен своей клятве и не выходил из дому.
Тот день, когда Кэтти приходила к д'Артаньяну, как раз был днем сбора друзей.
Как только Кэтти ушла, д'Артаньян отправился на улицу Феру.
Он застал Атоса и Арамиса за философской беседой. Арамис подумывал о том, чтобы снова надеть рясу. Атос, по обыкновению, не разубеждал, но и не поощрял его. Он держался того мнения, что каждый волен в своих действиях. Советы он давал лишь тогда, когда его просили, и притом очень просили об этом.
«Обычно люди обращаются за советом, — говорил Атос, — только для того, чтобы не следовать ему, а если кто-нибудь и следует совету, то только для того, чтобы было кого упрекнуть впоследствии».
Вслед за д'Артаньяном пришел и Портос. Итак, все четыре друга были в сборе.
Четыре лица выражали четыре различных чувства: лицо Портоса — спокойствие, лицо д'Артаньяна — надежду, лицо Арамиса — тревогу, лицо Атоса — беспечность.
После минутной беседы, в которой Портос успел намекнуть на то, что некая высокопоставленная особа пожелала вывести его из затруднительного положения, явился Мушкетон.
Он пришел звать Портоса домой, где, как сообщал он с весьма жалобным видом, присутствие его господина было срочно необходимо.
— Это по поводу моего снаряжения? — спросил Портос.
— И да и нет, — ответил Мушкетон.
— Но разве ты не можешь сказать мне?
— Идемте, сударь, идемте.
Портос встал, попрощался с друзьями и последовал за Мушкетоном. Через минуту на пороге появился Базен.
— Что вам нужно, друг мой? — спросил Арамис тем мягким тоном, который появлялся у него всякий раз, как его мысли вновь обращались к церкви.
— Сударь, вас ожидает дома один человек, — ответил Базен.
— Человек?.. Какой человек?..
— Какой-то нищий.
— Подайте ему милостыню, Базен, и скажите, чтобы он помолился за бедного грешника.
— Этот нищий хочет во что бы то ни стало говорить с вами и уверяет, что вы будете рады его видеть.
— Не просил ли он что-либо передать мне?
— Да. «Если господин Арамис не пожелает прийти повидаться со мной, — сказал он, — сообщите ему, что я прибыл из Тура».
— Из Тура? — вскричал Арамис. — Тысяча извинений, господа, но, по-видимому, этот человек привез мне известия, которых я ждал.
И, вскочив со стула, он торопливо вышел из комнаты. Атос и д'Артаньян остались вдвоем.
— Кажется, эти молодцы устроили свои дела. Как по-вашему, д'Артаньян? — спросил Атос.
— Мне известно, что у Портоса все идет прекрасно, — сказал д'Артаньян, — что же касается Арамиса, то, по правде сказать, я никогда и не беспокоился о нем по-настоящему. А вот вы, мой милый Атос… вы щедро роздали пистоли англичанина, принадлежавшие вам по праву, но что же вы будете теперь делать?
— Друг мой, я очень доволен, что убил этого шалопая, потому что убить англичанина — святое дело, но я никогда не простил бы себе, если бы положил в карман его пистоли.
— Полноте, любезный Атос! Право, у вас какие-то непостижимые понятия.
— Ну, хватит об этом!.. Господин де Тревиль, оказавший мне вчера честь своим посещением, сказал, что вы часто бываете у каких-то подозрительных англичан, которым покровительствует кардинал. Это правда?
