Дю Бушажу указали на оставленное для него почетное место.
Он сел и предложил всем приняться за еду. По тому, как бойко ножи и вилки тотчас застучали о фаянсовые тарелки, Анри мог заключить, что его ждали с некоторым нетерпением и что его приход был желанным для всех.
— Кстати, — спросил он лейтенанта, — нашлись наши морские офицеры?
— Да, сударь.
— Где же они?
— Вон там, в самом конце стола.
Действительно, офицеры не только сидели в дальнем конце стола, но и выбрали самое темное место во всей комнате.
— Господа, — сказал им Анри, — вам там неудобно сидеть, и вы, сдается мне, ничего не едите.
— Благодарствуйте, граф, — ответил один из них, — мы очень устали и гораздо больше нуждаемся в отдыхе, чем в пище; мы уже говорили это господам офицерам, но они настояли на том, чтобы мы сели за стол, утверждая, что таков ваш приказ.
Анри слушал с величайшим вниманием, но было ясно, что голос интересует его больше, чем ответ.
— Ваш товарищ такого же мнения? — спросил он, когда морской офицер замолчал.
При этих словах дю Бушаж так испытующе смотрел на второго офицера, низко нахлобучившего шляпу и упорно молчавшего, что все военные, сидевшие за столом, тоже стали к нему приглядываться.
Вынужденный хоть что-нибудь ответить, офицер едва внятно пробормотал:
— Да, граф.
Услышав этот голос, Анри вздрогнул. Затем он встал и решительно направился туда, где сидели оба офицера.
Он остановился подле обоих и, обратившись к тому из них, кто говорил первым, сказал:
— Сударь, докажите мне, что вы не брат господина Орильи и не сам господин Орильи.
— Орильи! — в один голос воскликнули присутствующие.
— А вашего спутника, — продолжал Анри, — я покорно прошу слегка приподнять шляпу, закрывающую ему лицо, иначе мне придется назвать его монсеньером и низко склониться перед ним…
В то же время Анри отвесил неизвестному почтительный поклон.
Тот поднял голову.
— Его высочество герцог Анжуйский! — в один голос воскликнули офицеры.
— Ну что ж, господа, — сказал герцог, — раз вы согласны признать вашего побежденного, скитающегося государя, я не стану дольше препятствовать изъявлению чувств, которые глубоко меня трогают. Вы не ошиблись, господа, перед вами подлинно герцог Анжуйский.
— Да здравствует монсеньер! — дружно закричали офицеры.
X. Павел из семейства Эмилиев
Все эти приветствия, хотя и искренние, смутили герцога.
— Потише, потише, господа, — сказал он, — прошу вас, не радуйтесь больше меня самого удаче, выпавшей на мою долю. Поверьте, не узнай вы меня, я не стал бы первым хвалиться тем, что сохранил жизнь.
— Как! Монсеньер! — воскликнул Анри. — Вы видели, как мы сокрушаемся о вашей гибели, и не открыли нам, что мы печалимся понапрасну?
— Господа, — ответил герцог, — помимо множества причин, в силу которых я желал остаться неузнанным, мною руководило следующее побуждение: мне хотелось воспользоваться случаем и послушать, какие надгробные речи будут произнесены в мою честь.
— О! Монсеньер! Монсеньер!
— Нет, в самом деле, — продолжал герцог, — я похож на Александра Македонского: я смотрю на войну, как на искусство. Так вот, положа руку на сердце, скажу: мне думается, я совершил ошибку.
— Монсеньер, — молвил Анри, потупившись, — прошу вас, не говорите этого.
— А почему? Неужели вы думаете, что я не осуждаю себя, и весьма сурово, за то, что проиграл сражение?
— Монсеньер, ваша доброта пугает нас, благоволите успокоить ваших покорных слуг, сказав, что вы не испытываете страданий.
Грозная тень легла на чело принца, еще более омрачив его и без того зловещее лицо.
— Нет, нет, — ответил он. — Благодарение богу, я чувствую себя лучше, чем когда-либо, и мне весьма приятно ваше общество.
Офицеры поклонились.
— Сколько человек под вашим началом, дю Бушаж? — спросил герцог.
— Сто пятьдесят, монсеньер.
— Так, так… сто пятьдесят из двенадцати тысяч. Тоже соотношение, что и после битвы при Каннах.
[67]
— Монсеньер, — возразил Жуаез, — если ваша битва подобна битве при Каннах, то мы все же счастливее римлян: мы сохранили нашего Павла Эмилия!
— Клянусь спасением своей души, господа, — сказал герцог, — Павел Эмилий битвы под Антверпеном — Жуаез, и, по всей вероятности, для полноты сходства твой брат погиб… Так ведь, дю Бушаж?
При этом хладнокровно заданном вопросе у Анри болезненно сжалось сердце.
— Нет, монсеньер, — ответил он, — брат жив.
— А! Тем лучше! — с ледяной усмешкой воскликнул герцог. — Славный наш Жуаез уцелел! Где же он? Я хочу его обнять!
— Его здесь нет, монсеньер.
— Что же он, ранен?
— Нет, монсеньер, цел и невредим.
— Но, подобно мне, спасся чудом, скитается, голоден, опозорен, жалок!
— Я несказанно рад сообщить вашему высочеству, что брат сохранил три тысячи человек и, возглавив их, занял большой поселок в семи лье отсюда.
Герцог побледнел.
— Три тысячи человек! — повторил он. — И эти три тысячи сохранил Жуаез! Да знаешь ли ты, что твой брат оказался вторым Ксенофонтом!
[68]
Да здравствует Жуаез! К черту Валуа! Право слово, королевский дом не мог бы избрать своим девизом «Hilariter».
— Монсеньер! Монсеньер! — пробормотал дю Бушаж, удрученный сознанием, что под наигранной веселостью герцога таится злобная, мучительная зависть.
— Да, да, клянусь спасением своей души, я говорю истинную правду… Так ведь, Орильи?.. Мы возвращаемся во Францию, точь-в-точь как Франциск Первый после битвы при Павии.
[69]
Все потеряно, и честь в придачу. Ха-ха-ха!
