Она открылась как будто сама по себе – распахнулась, и все,
и за ней не было света, только черный квадрат, как на картине Казимира
Малевича, которую Дунька решительно не понимала.
Ну, квадрат и квадрат. Ну, черный.
Можно нарисовать еще желтый круг и малиновый треугольник и
набрехать, что круг – символ рая, а треугольник – ада. Можно набрехать, что
наоборот. Но в любом случае эти творения будут вполне соответствовать творению
бессмертного Казимира.
– Вадим? – позвала Дунька и шагнула в квартиру. – Вадим?! Ты
где? Ты дома или нет?!
Свет в прихожей почему-то не зажегся, наверняка перегорел
выключатель. Почему-то у них в прихожей всегда перегорал именно выключатель, а
не лампочка, и отец, починяя его, все время бушевал, что «такая хреновая
проводка доведет когда-нибудь до пожара!».
В эту секунду Дунька остро пожалела о том, что сразу не
поехала к родителям. Надо было. Или к Лизе. Нет, лучше к родителям – там отец,
и за его спину в случае чего можно в любую минуту спрятаться и радоваться тому,
что она такая широкая и надежная, отцовская спина!
– Вадим? Почему у нас света нет?
Она скинула башмаки и пошла в сторону кухни, чтобы зажечь
свет в смежном коридоре. Какая-то коробка, невидимая в темноте, попалась ей под
ноги, и она чуть не упала, и сильно ушибла палец, и, кажется, порвала
единственные оставшиеся колготки – в чем она завтра станет поражать воображение
своего нового зеленоглазого шефа?!
– Черт! Что тут такое?!
Шаря рукой по стене, она добралась до выключателя, нажала, и
сильный белый свет залил ее дом.
Вернее, то, что раньше было ее домом.
Кругом валялись вывороченные и испорченные вещи – целые горы
и курганы вещей, какой-то пух летал над полом, ленты поролона лезли из-под
дверей.
Дуньке стало нечем дышать.
Туфли. Полушубок из белой норки, который она обожала,
подаренный ей Лизой в прошлом году на день рождения. Сумки. Белье. Книги.
Целым не осталось ничего. Совсем ничего.
– Боже мой, – услышала она тоненький голосок и поняла, что
это ее собственный жалкий писк. – Боже мой!..
Переступая через то, что еще утром было ее миром, всхлипывая
и давясь, она добралась до кухни, где в полной темноте тоже угадывался разор и
разрушения. Ей срочно нужно выпить воды. Очень холодной воды, хотя бы глоток.
За ней, в разгромленном коридоре был свет, а впереди тьма,
и, когда свет погас, она ничего не поняла – ей показалось, что тьма из кухни
прыгнула и поглотила свет.
В темноте за ее спиной что-то произошло, она это точно
знала, как знала и то, что жизнь ее кончилась.
Прямо здесь, прямо в эту секунду. Оказывается, секунда – это
очень много.
В нее укладывается все – последние звуки капающей воды. Стук
пришедшего лифта. Грохот крови в ушах. Сожаление о том, что все так быстро
кончилось. Горе от того, что родителям будет трудно это пережить. Особенно
отцу, он очень ее любит. То есть любил.
Волосы шевельнулись на затылке, и в последнюю секунду она
прикрыла глаза – страшно умирать с открытыми.
Потом удар, мгновенная боль, вытеснившая все остальное, и
все.
Очень быстро. Секунда – это так мало.
Белоключевский пару раз оглянулся, и Лиза спросила
недовольно:
– Ты что? – Он мешал ей читать взятые из офиса бумаги.
– Машина.
– С машиной проблемы?
– С моей нет, – отрезал Белоключевский. Как только они
уехали из офиса, он странным образом изменился. Стал таким, каким был утром и
днем – решительным и компетентным. – Но вон тот автомобиль я, кажется, сегодня
уже видел.
– Дим, все машины похожи друг на друга, как счастливые
семьи, согласно графу Льву Толстому.
– На стоянке, – пробормотал Белоключевский. – Возле галереи
твоей свекрови.
– Она не моя свекровь!
– Ну, значит, свекрови твоей сестры. Как все это сложно,
черт побери!
– Что сложно?
– Все эти ваши родственные связи! Лиза сбоку посмотрела на
него.
«Вот пойди пойми, о чем он говорит? Какие связи? При чем тут
свекровь?»
– А может, Фиона приезжала к Вадиму?
– Это обычная практика? – спросил Белоключевский. – Она
часто навещает своего сына и его жену?
Лиза пожала плечами. Фиона решительно ни при чем, Лиза была
в этом уверена, зато бумаг за день накопилось много. Ей очень хотелось
просмотреть их по дороге.
Еще ей хотелось есть и спать и не хотелось, чтобы приезжал
Громов.
При Громове ей ни за что не удастся повторить то, что было
сегодня ночью. Кто там кого соблазнил?
И как оно вообще вышло – все это соблазнение?! Она
переложила листы в папке и опять углубилась в чтение.
– Хватит, – приказал Белоключевский. – Заканчивай.
– Что?
– Читать.
– Почему? – не поняла Лиза.
– Потому что я не дам тебе читать в машине, – отрезал он.
Лиза опять на него посмотрела. Он решительно выключил
лампочку над щитком, бросил взгляд на попутчицу, а потом перевел его на дорогу.
– Убирай свои бумаги. Дома будешь читать.
«Он хочет со мной поговорить. Он хочет поговорить, и ему
грустно, что всю дорогу я буду читать и не скажу ни слова. Ему нужно, чтобы я
была рядом, именно я, а не моя физическая оболочка с бумагами в руках.
Господи, как здорово, что ему нужна я! И он даже не хочет,
чтобы я читала, потому что я должна быть с ним все время».
Лиза с удовольствием закрыла папку и сунула ее на заднее
сиденье. И повернулась к нему.
Сейчас она у него спросит, а он скажет, что она ему нужна.
Как просто.
– Дим, почему тебе не нравится, что я читаю?
– Да мне все равно, – ответил Белоключевский с досадой. –
Мне просто свет мешает, когда он в салоне горит. Дороги не видно. И еще снег
идет!
– Тебе мешает свет?!
– Ну да. А что тут такого?
– Ничего, – запнувшись, сказала она и отвернулась к окну. –
Ничего.
Ему мешает свет. Он вовсе не собирался с ней разговаривать.
Он ничего такого важного не имел в виду. Только свет. Ему нужно было погасить
лампочку.
Все дело в лампочке, а не в ней.
