– А что? – с вызовом спросила Лиза. – Ты бог? Ты все должен
знать заранее?
– Я не бог. Но так не бывает, чтобы они возвращались.
Попытка номер два обычно бывает не сразу и при других обстоятельствах.
– А у нас сразу!
– Да. Это странно.
Задрав голову, он поизучал сосны, Большую Медведицу, которая
повернулась в своей небесной берлоге так, что ручка ковша уже не задевала за
крышу, и посмотрел на Лизу.
– Куда ты дел ковер?
– Присыпал снегом у гаража.
– А канистру?
– Вылил.
– Он хотел поджечь дом, да?
– Да. Я бы в ванне утонул, а дом бы сгорел, все очень
правдоподобно, мало ли домов горит!
– Но нормальный человек не может утонуть в ванне!
Белоключевский посмотрел на нее снизу вверх.
– Может, если он сильно пьян, к примеру.
– О, господи. Они помолчали.
– Лиза, нам, наверное, придется ночевать у тебя. Я к утру от
этой вони околею.
Дело было не в вони, а в том, что на этот раз он ни в чем не
был уверен. Убийца действовал против всех правил. Он вернулся один раз и вполне
может вернуться еще. На этот раз Лиза его спасла, а кто спасет ее саму, если
убийца вернется в третий?!
– Ты не знаешь, зацепила его или только спугнула?
– Понятия не имею.
– Надо посмотреть. – Как?!
Белоключевский нехотя пожал плечами.
– Если сильно зацепила, кровь могла остаться.
Не факт, но я посмотрю.
После чего он пропал из поля зрения и через несколько секунд
возник, но уже за ее спиной. Честно говоря, Лиза плохо понимала, что
происходит.
– Ничего нет, – сказал он. – Никаких следов. Пошли, Лиза.
И он взял ее за воротник и потянул за собой. Она уткнулась в
него, прямо в свитер, в теплую шерсть, пахнущую его одеколоном, его сигаретами
и его кожей – жизнью, которая чуть было не кончилась в одночасье.
И они пошли, обнявшись и спотыкаясь, как парочка инвалидов,
поддерживая друг друга.
– А окна? – спросила Лиза. – Ты не будешь закрывать?
Он покачал головой.
– Не буду. Зачем? И вправду – зачем?
Тем не менее дверь в Лизин дом Белоключевский старательно запер
на все замки и даже цепочку навесил, которую Лиза никогда не навешивала. Они
легли на диван на террасе, как были, одетые, потому что ни у одного из них не
осталось сил ни на что. Плед был коротковат и шерстист, и на Лизу пледа не
хватало, она все укрывала Белоключевского, как маленького, все ей казалось, что
он мерзнет.
– Перестань, – попросил он и накинул плед на нее, обнял ее и
пристроил ее голову. – Лучше скажи, откуда ты взялась в ванной? Зачем ты
вернулась?
– На ковре был снег, – сонным голосом пробормотала Лиза. – Я
поняла, что здесь кто-то был и ушел. Я побежала к тебе, услышала шум, вытащила
пистолет и…
– Дальше не надо, – перебил Белоключевский. – Я не знал, что
ты умеешь стрелять.
– Да я не умею.
– Ну да.
– Правда не умею. Я в последний раз в школе стреляла.
– Значит, ты снайпер.
– Я же промахнулась!
– Спи, – сказал он.
– А что? – спросила она, пристраивая ноги так, чтобы
оказаться как можно ближе к нему, чтобы было тесно и тепло. – Завтра очень
трудный день?
– Сегодня, – поправил Белоключевский. – Сегодня очень
трудный день.
У Дуньки с утра все не заладилось.
Колготки оказались с дыркой на пятке, кофе, пока она искала
другие, убежал и залил плиту, чего она терпеть не могла, а потом сестра куда-то
пропала.
Дунька звонила три раза подряд и держала трубку до тех пор,
пока в ней не начинались гнусные переливы, свидетельствующие о том, что «номер
не отвечает». Она держала трубку плечом, скакала на одной ноге, натягивая
растреклятые колготки, которые к тому же все время закручивались, и проклинала
все на свете, а самое главное, свое сегодняшнее стремление к женственности.
Стремление заключалось в том, что ей до зарезу понадобилось именно сегодня
надеть юбку – представление новому начальству, это вам не кот чихнул!
Если бы не начальство, да еще новое, поехала бы, как все
люди, в брюках и свитере, а так нельзя.
Вдруг оно, начальство то есть, одержимо какой-нибудь
сногсшибательной идеей, вроде того, например, что женщина должна быть
женственной, носить юбочки и кофточки с романтическими воротничками, улыбаться
мило, выглядеть скромно и вести себя послушно.
Колготки были перекручены и сильно подсели в стирке, и,
натягивая их, Дунька крепко ненавидела начальство, которому вздумалось
смениться в столь неподходящий момент – перед самым Новым годом, когда все уже
давно пребывают «в мечтах и меланхолии». Ждут отпусков, веселья, подарков и
немножко счастья.
Дунька, несмотря на свои двадцать восемь лет, искренне
верила в возможность новогоднего счастья и еще в то, что если звенят
колокольчики на елке, значит, ангел где-то близко, и еще в то, что, если с
двенадцатым ударом часов сжечь заранее приготовленную бумажку с записанным
пожеланием – в пожелании должно быть только одно слово! – оно сбудется!
– Новый год, – пропела она и потопала ногой в колготке, –
настает. Он приносит людям счастье! Вот сидит паренек, без пяти минут он
мастер!
Новый год они станут отмечать в Рощине, в Лизином доме.
Семья всегда встречала Новый год именно там, еще когда была жива бабушка, и
после ее смерти, и когда дом был старый и тесный, и когда там началась
затеянная Лизой перестройка – всегда. В прошлом году сидели на деревянных
козлах на кухне, больше сидеть было негде, везде высились горы строительного
мусора, валялись какие-то мешки, ведра, вонючие жидкости в бутылках, и стояли
старые рамы, прислоненные к стенам. Из рам сочилась коричневая труха, но отец
ни за что не разрешал их выбрасывать.
– Вам бы только все выбрасывать! – кричал он на дочерей. –
Пробросаетесь! Вот будем баню ставить, они туда пойдут!..
Рамы не годились не то чтобы для бани, но даже и для того,
чтобы сложить из них весенний костер, ибо были костлявы, гвоздисты, в струпьях
белой краски, которая в огне скручивалась и невыносимо воняла.
Лиза отца побаивалась, а Дунька – нисколько, поэтому летом
был нанят грузовик и все барахло, предназначенное «для бани», было отправлено
на свалку, чего отец даже не заметил!
