Сейчас она пойдет домой, а он, пожалуй, пойдет и повесится в
гараже. Какая уж теперь разница – один или два трупа?
– Извини меня, – сказал он легко и улыбнулся. Эти навыки
остались из «прошлой жизни». Он виртуозно мог изобразить все, что угодно, как
великий русский актер Качалов Василий. – Я все неправильно понял.
Поднял с пола ее куртку, встряхнул и протянул Лизе. В конце
концов, видимо, придется умереть, так и не поцеловавшись с ней как следует!..
Сейчас она пойдет домой, а он до конца прочувствует комизм
положения и допьет виски. Сосулек на крыше полно. Интересно, что с ним станет
после литра виски?!
– Дима, я не хотела тебя расстраивать.
Ну, это уже перебор. Расстраивать его она не хотела!..
– О чем разговор? Конечно, не хотела.
Он думал только о том, как бы ему выпроводить ее побыстрее,
а потом разобраться с отравой, которая медленно, но деловито подбиралась по
венам к самому сердцу. Разобраться с отравой и быстро и аккуратно надраться.
Он давным-давно не надирался и не вспоминал о том, что у
него есть сердце.
Лиза все смотрела на него. В его незнакомое, каменное лицо,
ставшее очень усталым.
…или она ошиблась, и он ее не отвергал? Или он тоже не
уверен в себе, как и она сама? Как узнать?! Как вообще понять, что творится у
другого в голове?!
Решиться или нет?
Трусость, вспомнилось ей, худший из человеческих пороков.
Трусость, да.
Если она сейчас скажет ему, пути назад не будет, а он этого
даже не поймет. Если после того, что она скажет, он отправит ее домой, рану
будет не зализать.
– Дима.
– Носки можешь оставить на батарее, они все равно мокрые.
Он наклонился и поднял носки. Она вырвала их у него. Они
были очень холодные, как дохлая лягушка.
– Дима, ты все правильно понял. – Он прищурился, ресницы
сошлись. – Я просто очень боюсь, я… уже давно не подпускала никого так близко,
понимаешь?
– Не понимаю, – сказал он искренне. – А Гога как же?
– Какой Гога?
– Которому ты должна была немедленно звонить. Искала телефон
и стукнулась головой в дверь.
Он не мог этого видеть, он в кухне сидел, но она же на самом
деле стукнулась!
«Он все про меня знает. Этот чужой, большой, взрослый мужчина.
Мы едва знакомы, а он знает про меня все. И как теперь жить?..»
– Я не знаю никакого Гогу, – сердясь, заговорила она, и тут
ей пришло в голову, что, должно быть, он имеет в виду Игоря, но ей было
наплевать на Игоря. – Я всегда одна, всю жизнь, а ты… с тех пор, как ты… И ты
подходишь все ближе и ближе, и я не знаю, что со мной будет, если ты меня тоже
отвергнешь!
– Что значит – тоже?
– То и значит!
Господи, не рассказывать же ему сию минуту про школу,
Наташку, первую любовь, вторую любовь и Игоря, который сказал, что «это ее
трудности»! Все на свете трудности были ее, только ее. И больше ничьи.
И никто на свете никогда не чистил ей дорожек!
– Лиза, ты просто устала, – сказал он любезно. – Устала и
все перепутала. Это ты меня, – он запнулся немного, – отвергла. Только что.
Вместе со всем моим… напором. Прошу прощения, если напугал тебя.
– Я?! – поразилась она. – Я тебя не отвергала. Просто у
меня… У меня дурацкая майка, и мне надо в душ. И лифчик с дыркой!..
Он распахнул черные глаза – наконец-то! – и замер. Еще бы
рот открыл, ей-богу!
– Что?! – спросила она злобно. – Что?! Он молчал.
– Ты даже не смотришь в мою сторону! – выпалила она ему в
лицо. – Ты руку вытаскиваешь, когда я тебя за нее беру. Когда я подхожу, ты
делаешь шаг назад. Не замечал?!
Он покрутил головой.
– А я замечала! Ты все время меня избегаешь, ты и
валандаешься со мной, как будто я престарелая бабушка или дитя неразумное, а я
не бабушка и не дитя!
– Не дитя и не бабушка, – согласился Белоключевский быстро.
– Ты мне букетик сунул и что сказал? – Что?..
– Ты сказал – не грусти! Я не грущу, черт побери!
– Не грустишь?
– Нет, не грущу! Я точно знаю, что мужчины, которым не
наплевать, ведут себя по-другому!..
– Подожди, – попросил он жалобно. – Какие мужчины? Что
значит – не наплевать? Как они себя ведут?
– Не так, как ты! Ты же совсем мной… не интересуешься!
– Интересуюсь. Ты первый человек за много лет, которым я
действительно интересуюсь.
– Я не человек! – крикнула в отчаянии Лиза Арсеньева. – Я
женщина! Я тебе не товарищ по партии Надежда Константиновна Крупская!
Поверх ее волос он посмотрел на дверь. На ней висел
календарь за тысяча девятьсот семьдесят седьмой год, и изображен на нем был
Ярославский обком партии. «Должно быть, волшебное место, – подумал
Белоключевский тоскливо. – Всемилостивые апостолы Петр и Павел, помогите мне!..
Прямо сейчас».
– Что ты пытаешься мне сказать? – С Ярославского обкома он
перевел взгляд на Лизу. Вид у нее был несчастный. – Я тебя умоляю, скажи
словами! Из твоих завываний я ничего не понял. Какая Крупская? Какие мужчины?
При чем тут букетик?!
Лиза перевела дух.
Выхода нет. Придется сказать. И именно так, как он просит, –
словами.
– Когда ты чистил дорожки, я стояла у окна и думала, как мне
затащить тебя в постель, – мрачно и твердо заявила она. – Я не умею этого
делать. Я не знаю как. Я умру от стыда, если ты не согласишься. Никогда в жизни
я ничего подобного не делала, а в кино показывают, что все бывает не так. Я
даже Дуньке позвонила, а она сказала, что ты мне не подходишь, и мне надо
переключиться на более достойный объект. И еще тогда…
– Я соглашусь.
Лиза на секунду онемела.
– Что?
– Дура, – сказал он с такой нежностью, что она вдруг чуть не
заревела. – Второй такой дуры свет не видел. Ей-богу.
И обнял ее, прижал к себе, и потерся щекой о ее макушку, и
вытащил у нее мокрые носки и опять бросил их на пол.
Тикали часы, и вода из крана размеренно капала в чашку.
Они обнимались посреди тесного коридора.
– Что ты выдумала?..
– Я еще сто лет назад решила, что никому не позволю… Что
больше никто и никогда не посмеет меня отвергнуть.
