Они помолчали, разглядывая друг друга.
– У меня очень много комнат, – внезапно добавил он тем же
светским тоном, которым она говорила только что.
Напрасно он это добавил.
Он знал, что ничего не получится, и понимал, что даже
пытаться не стоит, и все-таки попытался ее удержать! Вчера или третьего дня,
что ли, он купил ей цветы – он и забыл, когда в последний раз покупал цветы,
наверное, в «прошлой жизни», в которой Лиза никак не могла его вспомнить.
Кстати, это забавно – она не может его вспомнить! Всего год
прошел, и она забыла. Не только она, все забыли. Он был бы просто счастлив,
если бы и сам смог забыть, но не получалось, и он уверен, что не получится
никогда. Целый год он, все про себя зная, твердо придерживался принятого
решения и был убежден, что сможет придерживаться его всю оставшуюся жизнь, а
потом взял да и купил букет. Он всерьез отводил глаза от тетки, у которой
покупал цветы, потому что ему казалось, что она может догадаться о том, что ему
этого никак нельзя, а он все-таки делает то, что нельзя!
Если бы не труп в гараже, все обошлось бы, но нет, не
обошлось, а теперь и Лиза подвергается опасности – из-за него!
Просто из-за того, что он делает то, чего не должен делать
никогда.
Утром он заставит ее вернуться в город, а сам разберется во
всей этой путанице. По пунктам. По частям. В прошлой жизни он виртуозно решал
проблемы, свои и чужие. Впрочем, впоследствии выяснилось, что свои он решал не
слишком хорошо.
– Дим, – произнесла рядом Лиза Арсеньева, и он очнулся. –
Спасибо тебе за заботу, но мне нужно идти и звонить.
– Не нужно никуда звонить, – возразил он. – Милиция тут ни
при чем, а родных ты только перепугаешь. Или ты хочешь сейчас же уехать в
Москву?
– Да. – Для верности она еще и кивнула два раза,
подтверждая, что сейчас же, немедленно, сию минуту уедет в Москву.
Шестичасовым дилижансом, вот как.
– Тогда собирайся, – распорядился он. – Я пойду посмотрю
ворота.
– А что на них смотреть? – тупо спросила Лиза.
Белоключевский пожал плечами:
– Все-таки стреляли. Может, там механизм заело или еще
что-нибудь. Надо проверить.
И он встал, на самом деле собираясь отправлять ее в Москву,
провожать, смотреть ворота и проделывать еще какие-то операции по ее спасению.
Вот спасибо вам большое. Только этого нам и не хватало. Вот
именно без вашей трогательной заботы нам не обойтись.
Чтоб ты провалился.
– Давай не так. Давай ты допьешь свой виски с сосульками, а
я пойду домой. Ну как?
– Никак, – отрезал Белоключевский. – Ты поедешь в Москву, а
я тебя провожу.
– Не надо меня провожать.
– Надо.
– Не надо.
Разговор был глуп. Глупее не придумаешь.
Она не поедет ни в какую Москву. Он сам только что сказал,
что сегодня уже никто не нагрянет и больше никаких катастроф не предвидится. И
вообще, откуда она взялась, эта самая Москва?!
«Он боится, что я стану ему навязываться, – решила Лиза. –
Недаром намекнул на множество комнат. После вчерашнего поцелуя – неужели это
было только вчера?! – он боится, что я потащу его в постель».
Господи, да она мечтала заманить его в постель еще час назад
– неужели это было только час назад?!
Она мечтала о нем, собиралась позвонить Дуньке и поплакаться
ей и еще собиралась обзавестись банкиром, который повез бы ее на Мальдивы и
назвал «девочка моя».
Больше всего на свете она боялась, что ее «отвергнут» – так
же унизительно, как отвергла Наташка в десятом классе, и так же бесповоротно,
как отвергла «первая любовь» в институте. Она специально и усердно приучала
себя не доверять – никому, никогда! – и ни на что не надеяться.
Надо отступать. Быстро сделать вид, что ничего не происходит,
что все в порядке вещей – букетик в целлофановой обертке, непривычная мужская
забота, которая делала ее такой уязвимой, торопливый поцелуй за гаражом,
картонными настороженными губами, стрельба, сугроб, круглые дырки в гладких
деревянных досках забора.
Он никто. Сосед, чужой человек. Она ему не нужна, а он не
нужен ей. Ей вообще никто не нужен. Она умница, красавица, она сделала карьеру
и устроила свою жизнь так, как ей хотелось, как мечталось, и наплевать ей на
то, что какой-то там бомж деликатно выпроваживает ее из своей жизни – уже в
который раз!
Это не наш размерчик, черт побери!
– Так, – сказала Лиза, и Белоключевский взглянул на нее с
изумлением. До того странен был ее тон. – Я ухожу домой и ложусь спать. Спасибо
тебе большое.
– Пожалуйста, – пробормотал он, внезапно осознав, что на
этом все, приехали.
Сейчас она точно уйдет, остановить ее он не сможет и в
Москву отправить тоже не сможет, и вообще больше ничего не сможет.
Это самое «так» было никаким не человеческим словом, а
лязгом железной перекладины, упавшей в пазы крепостных ворот.
Она уйдет за свой забор, и они будут встречаться, как
вежливые соседи, у которых один гараж на двоих.
Доброе утро, сегодня снегу опять навалило.
Здравствуйте, и не говорите!..
Собственно, это, наверное, и есть самое правильное. Не зря
он отводил глаза от тетки, когда покупал букетик. Ему нельзя, и все тут.
Но когда она вчера его поцеловала, и он почти, почти
ответил, ему показалось, что можно. А это как раз неправильно.
Лиза Арсеньева решительно прошла в глубь его дома, он
проводил ее глазами и не двинулся с места. Через секунду она вернулась. В руке
у нее были мокрые носки с кисточками. Она сняла их, перед тем как влезла в
ванну, а затем напялила носки Белоключевского, наивно пристроенные на батарею.
– Спокойной ночи.
Опять лязг железной перекладины и никаких человеческих слов.
Она сунула ноги в унты, натянула куртку, и тут он вдруг
решил, что ни за что не хочет умереть, так и не поцеловав ее.
То есть именно это он и подумал, очень отчетливо.
«Если завтра меня убьют, я никогда не узнаю, как она
целуется. Ужасно».
Возможно, если завтра его убьют, он не узнает еще тысячу
разных вещей, но именно то, что она так его и не поцелует, показалось ему самым
важным.
И какая разница, правильно это или неправильно?!
Затылку стало холодно, словно к нему лед приложили.
Чувствуя этот лед, он не спеша потушил сигарету – Лиза
сосредоточенно застегивала «молнию» на куртке, – подошел, повернул ее к себе и
взял за плечи, очень неловко. Давно он ничего такого не делал. Плечи ее тоже
напоминали железку.
