Под козырьком вдруг вспыхнула лампочка, и дом как будто
пригнулся испуганно, стал не таким уж высоким и узким – призрак в крылатке и
шляпе, вступив в отсвет парадного, оказался обыкновенным стариком. Сейчас на
старческих ногах он доберется до темноты и опять превратится в призрак –
легкий, неуловимый, стремительный.
Вечный.
– Лиза?
– Это старый дом, да? – Закинув голову, она все смотрела,
просто оторваться не могла.
– Да. Заходи.
– Ты что, не перестраивал его?
Там, внутри, он перестал шуршать и ронять какие-то вещи –
удивился:
– Нет, а зачем?
– А сколько ему лет?
– Дому? – переспросил он. – Больше шестидесяти, наверное.
Строили еще до войны, это точно. Заходи.
Она поднялась по крашеным ступеням, чуть не упала,
схватилась за шаткие перильца.
– Осторожней, здесь скользко!
– Вот спасибо тебе, – пробормотала она, – вовремя предупредил!
Внутри было тепло и тесно, пахло березовым дымом, старыми
стенами и еще чем-то – Лиза не смогла сразу разобрать.
– Можешь не разуваться. Но Лиза уже скинула унты.
Дверь отворялась в узкий коридор, по одной стене сплошь
уставленный книжными полками. Две открытые двери, сумрачные лица каких-то
картин, вытертый коврик. Луна, проникая сквозь двери комнат, скакала по
пыльному стеклу полок, свивалась в мутные кольца.
– Нам налево.
Налево оказалась кухня – опять книги, господи, на кухне! –
раковина, заваленная грязной посудой, угловой диван, два окна с разномастными
шторками, допотопная плита и стол, на котором плотно стояли пепельницы и
кружки. Пепельниц было пять, а кружек одиннадцать. Лиза посчитала.
– Садись, – неловко сказал Белоключевский. Должно быть, его
быт выглядит исключительно убого. Должно быть, тонким натурам вынести подобное
сложно. Нужно было хоть посуду помыть, что ли!
Но он не планировал никаких дамских визитов, а ему самому и
так все подходило. Два часа назад… нет, полчаса назад никто не знал, что в них
будут стрелять на тихой улице в двух шагах от собственного дома! Полчаса назад
он даже предположить не мог, что приведет соседку к себе.
– Ты живешь… не один?
Он удивился. Вот какого угодно вопроса ждал, но только не
такого. И голос напряженный, словно он застал ее врасплох и заставил выдать
какую-то тайну.
– А… что такое?
– Да нет, ничего.
– Я живу один, – признался Белоключевский, чиркнул спичкой,
и синее пламя заплясало по кругу. Он воздвиг на пламя кастрюлю.
– Что ты смотришь?
– Мы будем суп есть?
– Нет, какой суп? У меня нет никакого… Ну да. Кастрюля! Там
вода. Я думал… кофе сварить. Зря ты сняла ботинки. Холодно и… грязно.
Лиза посмотрела на свои ноги в беленьких шерстяных носочках.
Носочки ей подарила Дунька на прошлое Рождество. Они были
украшены кисточками и вышиты медвежьими мордами и красными рождественскими
бантами. Лиза подумала, что надо бы немедленно позвонить Дуньке, и тут же об
этом позабыла.
– У тебя камин?
Ему теперь казалось, что она все время на что-то намекает.
Например, на то, что его дом плох. Его обожаемый, драгоценный, единственный
дом. У него теперь только этот. И никакого другого.
– Нет здесь камина. Лиза потянула носом.
– А чем пахнет так хорошо?.. Белоключевский воодушевился.
– Печкой. У меня есть печка, а камина нет.
Он стал собирать со стола грязные кружки и пихать их в
раковину. Пихать было решительно некуда, и, подумав, он составил их на
подоконник – очень удобно.
– Зачем тебе так много?..
– Чего?
– Чашек.
– Мне лень их мыть.
– Логично, – согласилась Лиза.
– Если ты сядешь, мне будет гораздо удобней. Места мало.
Лиза приткнулась за неудобный низкий стол. Скатерка
задралась, колени Лизы упирались в столешницу. Она подвигала ногами, чтобы
стало удобней.
– А почему кофе в кастрюльке?
– У меня нет кофейника.
– Логично, – повторила Лиза. – Выходит, ты все-таки бомж?
– Выходит, так, – легко согласился он. Насчет бомжа она была
совершенно права и даже не догадывалась об этом. – Ты… выпьешь чего-нибудь?
– Чего?
– У меня только виски, – сказал он и водрузил на стол
шикарную бутылку, никак не вязавшуюся с… обстановкой, как платье от Диора,
висящее за верстаком в магазине подержанных автомобилей. – Выбора нет, на самом
деле. Или ты пьешь исключительно вино из долины Луары?
– Вино я вообще не пью, – ответила она с досадой. Ей было
холодно, так холодно, что зуб не попадал на зуб. – Давай. Наливай скорее.
Он посмотрел на нее с веселым изумлением, и напряжение как
будто отпустило.
Все в порядке. Они живы. А остальное уладится.
Не было дня за последний год, чтобы он не повторял себе это
слово – уладится! Все уладится. Все будет хорошо.
Он взял с проволочной мойки глубокую тарелку с незабудками,
живописно раскиданными по краям, и куда-то ушел.
Лиза посмотрела ему вслед, пожала плечами, отвинтила крышку
с бутылки и стала искать, во что бы налить. Стаканов в буфете оказалось как раз
два – один зеленого стекла, а другой странной формы.
– Это подсвечник, – объяснил вернувшийся Белоключевский. –
Бывший. Из него могу пить я.
– Очень благородно. А это что?
В руке у него была все та же тарелка с незабудками, а в
тарелке толстая сосулька, сломанная пополам.
– Это лед, – буркнул Белоключевский. – Другого нет.
– Сойдет, – решила Лиза. – Никогда не пила виски с
сосулькой.
Он отломил от тонкой части два неровных куска и бросил в
стакан и в бывший подсвечник. И налил виски, много, почти по самый край.
Она не стала ничего говорить – куда столько, разве можно,
зачем? – взяла свой стакан и быстро глотнула. Потом еще раз. Потом еще.
Белоключевский смотрел.
Она допила, перевела дух и только теперь удивилась:
– А ты?
Он выпил залпом, подошел к плите и зачем-то уставился на
свою кастрюлю. Даже крышку поднял.
