Должно быть, все происходило очень быстро, потому что стекло
все продолжало опускаться, и, лежа на боку за забором, Лиза еще успела увидеть,
как нечто длинное, похожее на ручку от давешней метлы, неторопливо
вырисовывается в темном проеме и странно дергается вверх и назад.
И только через секунду до нее дошел звук, сухой, холодный и
негромкий, как будто хрустнула яичная скорлупа. Размытая темнотой туша в дохе и
солдатских ботинках, странно короткая, словно сложенная пополам, странно
подпрыгнула, повернулась и плюхнулась на снег.
Рукавами куртки Лиза зажала себе глаза, только на одно
мгновение, крохотное, маленькое, за которое даже сердце не успело стукнуть, а
потом отдернула руки от лица.
Машина чуть укатилась вперед, но была все еще очень близко,
так близко, что стало совершенно ясно – второй выстрел убьет ее, как первый
убил Диму.
– Что это? – спросила Лиза шепотом неизвестно у кого. – Что
это, господи?!
Второй звук оказался намного громче первого, и от него
лопнули барабанные перепонки и кости черепа. От этого звука стало нечем дышать,
как будто из воздуха моментально исчез кислород и глаза вылезли из орбит.
– А-а-а-а!..
Машина была уже далеко, но из по-прежнему опущенного стекла
несло смертью и пороховой гарью, и Лиза поняла – стекло опущено, чтобы было
удобней убивать ее.
Со второй попытки, раз уж с первой не получилось.
Но что-то изменилось, и даже искореженным от страха
сознанием Лиза уловила это. Уловила и задрала голову, по-детски прижимая уши
руками. Стекло в машине куда-то делось, и оголенное дуло торчало теперь как-то
на редкость откровенно и цинично, и тормоза визжали, и снег летел в разные
стороны из-под колес, твердые, жесткие, колкие комья попадали ей в лицо. Машина
дернулась, рванула вперед, ее занесло, задние колеса провалились в снег у
соседнего забора.
Черное пятно, которое, как Лиза думала, было мертвым Диминым
телом, вдруг снова взорвалось коротким и острым звуком, шевельнулось и
выкатилось на дорогу.
Машина буксовала в сугробе, колеса бешено крутились,
разрывая снег.
Грохот обвалился вновь, рассыпался в воздухе, окатив ее с
головы до ног, и странное «вз-з-з» резануло уши, и что-то злобно чиркнуло по
бетону, а потом еще и еще раз.
Стоя на коленях посреди дороги, неловко вытянув руку с
пистолетом, ее сосед стрелял по машине, застрявшей в сугробе. После каждого
выстрела его руку дергало вверх, и чудовищный звук обрушивался в снег.
Колеса вдруг цапнули твердую землю, машина вздрогнула,
поползла, развернулась и оказалась на дороге. Как будто присев перед броском,
она рванула вперед, прямо на человека, стоявшего коленями в колее.
– Дима-а-а!!
Еще один бухнувший и разбившийся на тысячу острых осколков
звук, короткое движение, и в последнюю секунду перед тем, как полторы тонны
темного железа подмяли бы его под себя, превратив в груду окровавленного фарша,
он перекатился на обочину, в тень старой черемухи.
Снег был красный. Лиза отчетливо видела, что он красный.
Разве может быть столько крови, чтобы залить весь снег вокруг?!
Потом краснота стала пропадать, словно растворяться под
синим светом уличного фонаря, и Лиза закрыла глаза, решив, что у нее бред.
Никакого бреда. Никакой крови. Красный свет тормозных
фонарей полыхнул в последний раз и пропал за поворотом дачной дороги.
И все стало как раньше.
Ночь. Тишина. Снег. Покой.
Покой?!
Лиза подняла голову, каждую секунду готовая сунуть ее
обратно в сугроб. В ушах что-то скреблось, и она не сразу поняла, что скребется
вовсе не в ушах, а это старая черемуха скрипит стволом на морозце.
– Эй! – позвала Лиза в сторону черемухи. – Эй!.. Она забыла,
как его зовут, того, кто на той стороне дороги. И никак не могла вспомнить.
Оттуда ничего не ответили, тьма лежала все так же плотно и
нерушимо. Может, там и нет никого? Может, Лиза все придумала?!
Она стала на колени и огляделась, как после контузии или
приземления инопланетян. Впрочем, она точно не знала, что бывает после контузии
или когда приземляются инопланетяне.
– Твою мать, – отчетливо донеслось с той стороны дороги. –
Мать твою!..
Лиза вздрогнула.
– Эй! Ты жив? – Жив.
Он сел в снег и неловко, по одной, вытянул ноги, будто
затекшие от долгого лежания в неудобном положении. Задрал голову и посмотрел на
небо. В небе, прямо над ними, висела Большая Медведица. Сосны почти царапали
острыми верхушками бок небесного ковша. Дима подобрал рукавицу, вывалившуюся
из-за пазухи и втоптанную в снег, посмотрел на нее, постучал о коленку – вроде
как отряхнул – и кинул обратно.
Судьба, подумал он.
Если бы рукавицы были на руках, а не за пазухой, он не смог
бы стрелять. Он потерял бы всего три драгоценных секунды на то, чтобы стащить
их, – и вместе с секундами потерял бы жизнь. Он знал, что те, в машине, –
профессионалы, и ему просто повезло, что сегодня у них ничего не вышло.
Может, потому и не вышло, что он был без рукавиц.
Пальцы замерзли, и он подумал равнодушно, что из-за
пистолета. Он еще посидел, потом наклонился вбок и кое-как засунул пистолет в
холодный карман дохи.
А Лиза никак не могла вспомнить, как его зовут. В конце
концов она решила, что никогда не вспомнит, даже напрягаться не имеет смысла.
– Эй! – сказала она негромко. – Как тебя зовут? Он вздохнул:
– Сидор Семеныч. Они помолчали.
Белоключевский шарил по карманам, искал сигареты. Все время
натыкался на мокрый ледяной пистолет. Наконец нашел пачку, и тут ему пришло в
голову, что Лиза может быть ранена.
– Лиза, ты не ранена?
– Я не знаю.
Он сунул сигареты обратно в карман и, кряхтя и бормоча себе
под нос, стал подниматься на ноги. Поднялся и перешел дорогу. Столб, на котором
когда-то висел почтовый ящик, сильно наклонился в сторону.
Белоключевский зацепился за него полой и поморщился.
Лиза сидела в снегу, таращила лихорадочные глаза.
Да. Дело плохо. Дело пахнет керосином.
Впрочем, при чем тут керосин?!
Дело пахнет снегом, бензином, морозом и порохом. Дмитрий
Белоключевский внезапно подумал, что именно так, должно быть, пахнет смерть.
Даже в тюрьме смертью не пахло. И после тюрьмы тоже, и запахло только сейчас.
– Ты можешь встать? – Он нагнулся и стал рассматривать ее,
очень близко.
