— Какая у вас опасная работа — архитектор! — съязвил
Патрикеев. — Убивают, стреляют! Дайте трубку… кто там? Лейтенант?
— Я не знаю, — признался Данилов.
— А дом-то сгорел?
— Нет, — ответил Данилов весело, — не горел дом. Тимофей
Ильич охрану усилил, там все в порядке. Я разговаривал с его женой.
— У Тимофея Ильича всегда все в порядке, — сказал капитан
неприязненно, — ну, давайте лейтенанта! А завтра утречком, кстати, я к вам
зайду. Вопросы задам.
— Хорошо. У вас есть мой телефон, вы позвоните сначала.
Вдруг я опоздаю.
— Болит? — вдруг спросил капитан.
— Болит, — признался Данилов.
— Навылет?
— Да.
— Быстро пройдет. Правая рука?
— Да.
— Значит, месяцок левой придется рисовать.
— Я и так левой рисую, — сказал Данилов, — я левша.
— Где лейтенант-то?
Данилов протянул кому-то трубку, вовсе не уверенный, что это
лейтенант.
Марта маялась под ободранной дверью, он знал, что она там
мается, и ему хотелось скорее к ней.
Как будто она могла куда-нибудь от него деться.
Лекарства делали свое дело — Данилов отдыхал от боли, плохо
соображал и чувствовал себя прекрасно. Остаться на ночь в больнице он отказался
наотрез.
— Ты как? — спросил он у Марты, наконец затащив себя в
машину. — Может, теперь тебе надо в больницу?
— Мне не надо, — сказала Марта. — Данилов, ты уверен, что
тебе можно ехать домой? Может, останешься все-таки? Смотри, у тебя рука совсем
не двигается!
— Я не собираюсь сегодня ни копать погреб, ни косить луг, —
возразил Данилов, — езжай. У меня сил нет.
— Можно подумать, у меня есть, — фыркнула Марта.
— А… ребенок? — спросил Данилов и закрыл глаза. — Как ты
думаешь, с ним все в порядке?
Марта сбоку посмотрела на него. В неверном машинном свете
выражения его лица было не разобрать.
— Думаю, что ничего. Я же не прыгала с парашютом!
— Ты спасла нас, — сухо сказал Данилов, — он загнал бы нас в
этот карьер, если бы не ты и твоя машина. Я не знал, что ты такая сильная. И
храбрая. Вернее, я знал, но никогда не видел этого своими глазами.
— Данилов, — предупредила Марта, — я сейчас зареву.
— А торт? — спросил Данилов.
— Торт? — удивилась Марта и оглянулась по сторонам как бы в
поисках торта. — Он где-то здесь. А что?
Торт она нашла под своим сиденьем, когда остановилась на
светофоре. Он был странной, не правильной формы.
— Я его соскребу ложкой с коробки, — решила Марта, — не
пропадать же добру, правда?
— Конечно. Ты позвонила Надежде Степановне, что не приедешь?
Марта опять посмотрела на него.
— Да.
— Хорошо.
Дома она стащила у него с плеч пальто и сказала с
сожалением:
— Такая вещь пропала. И пиджак.
— Черт с ними, — отозвался Данилов рассеянно. — Марта, тебе
придется снять с меня водолазку. Она вся в крови, а руку я поднять не могу.
— Сейчас, — прокричала она из глубины квартиры, — только
чайник поставлю!
Он зашаркал в спальню, сонно думая о том, что снимать
придется еще и брюки, а он так хорошо пристроил руку — она совсем не болела и
вообще как будто не существовала.
— Я здесь. Давай.
Она вытащила его из водолазки, кинула ее на пол и стала
расстегивать ремень.
Он вдруг так смутился, что загорелись уши.
— Марта, я сам.
— И эти снимешь, и другие наденешь, — все сам? — спросила
она с сомнением в голосе. — Или будешь голый ходить? Он был голый и свободный!
— зачем-то добавила она, рассматривая его.
Она сто лет его не рассматривала.
Ей редко удавалось его порассматривать, и только один раз в
жизни она делала это открыто.
— Ты что? — спросил он, насторожившись.
— Ты похож на иллюстрацию к брошюре «Передвижной военный
госпиталь в Луге в 41-м году». — Она потрогала нашлепку у него на груди. —
Болит?
— Почти нет, — сказал Данилов и улыбнулся, — но я научился
материться, как раз когда отдирал от себя пластырь.
— А кто тебя снова заклеил?
— Знаменская. Она проснулась, когда я матерился. Она у меня
ночевала. Я жаловался ей на свою судьбу.
Он был высокий и худой, как будто облитый смуглой чистой
кожей. Под кожей бугрились хорошие мужские мышцы. Марта помнила, какие они на
ощупь.
Может, он и не образец мужской красоты и стати, но ей он так
нравился, что она старалась пореже смотреть на него, чтобы не оказаться в
идиотском положении.
Теперь — то ли оттого, что он был «раненый боец», то ли
оттого, что он приехал среди дня к ней на работу и что-то долго и невнятно
мямлил, а потом их чуть не убили, — Марта рассматривала его во все глаза и
ничего не стеснялась.
Он вытянул из гардероба свитер, оглянулся, увидел, как Марта
смотрит на него, и опять спросил:
— Ты что?
Свитер он держал в левой руке.
Марта подошла и взяла у него свитер.
— Давай. Вот сюда голову, а сюда руку. А правую как мы
засунем? Или так оставим?
Ее руки потрогали его шею, здоровую руку, а потом грудь — по
мере продвижения свитера. Потом Марта обняла его.
— И прижаться-то к тебе как следует невозможно, Данилов, —
пробормотала она, — кругом одни бинты и раны!
— Черт с ними, — негромко сказал Данилов, — не обращай
внимания.
— Как же мне не обращать, если ты — мужчина моей жизни!
— Я? — удивился Данилов.
Левой рукой он взял ее за затылок и прижал к своему плечу —
с той стороны, где не было нашлепки, — и засмеялся от того, что надо было
сначала выискать место, к которому ее можно прижать, не кривясь от боли!
— Не получается у нас романтических объятий, — посетовал он
и опять засмеялся. — Черт знает что!
