Данилов понятия не имел, сдавала Марта анализы или нет.
— Ну что же вы! — Голос стал еще чуть более постным. — Как
же вы не знаете! Вы кто? Муж?
Данилов хотел было сказать, что не муж, но решил, что это
вызовет новые вопросы, и признался, что муж.
— Тогда тем более! Она в таком возрасте, когда требуется
повышенное внимание, не девочка все же!
Почему-то упоминание о том, что Марта «не девочка», Данилова
задело.
— Она и так очень поздно пришла, — тарахтел голос в трубке,
— почему так долго ждала? Пятый месяц, а у нас только первый осмотр! Мы
понимаем, что она работает, занята, но ребенок-то важнее! У вас это первый?
Данилов подтвердил, что первый.
— Тем более, тем более! Вы ей передайте, пожалуйста, что в
понедельник мы ее ждем к восьми часам, и чтоб натощак, тогда сразу возьмем
кровь из вены. Передадите?
Тут что-то произошло у Данилова в голове, как будто щелкнул
выключатель и зажегся свет.
— Подождите, — сказал он, остановив тарахтенье, — как пятый
месяц? Какой пятый месяц?
— Обыкновенный, — удивился голос, — а что такое?
В трубке зашелестело бумажками, у Данилова взмокла спина.
— Все правильно. У меня записано. Семнадцать недель. Вот,
черным по белому. Вы что, не правильно считали?
Он, Данилов, считал не правильно. Он считал совершенно не
правильно и только теперь понял это. Вернее, он не понял, ему об этом сказал
сдобный голос из трубки.
Он мог бы так ничего и не узнать, если бы не этот голос,
черт его побери!
— Так что ждем, ждем. Передадите, не забудете?
— Нет, — сказал Данилов чужим голосом, — не забуду.
Словно опасаясь за судьбу и этого телефона, он осторожно
положил его на стол, распахнул дверцу посудомоечной машины, вытащил стакан и
налил себе воды из-под крана. Выпил и подумал — какая противная, теплая вода.
Семнадцать недель, пятый месяц.
Он замычал, сел за стол и застегнул дубленку на все
пуговицы.
Четыре месяца назад было лето, жара, Ярославль, и не было
никакого Петрысика. Был он, Данилов.
Они так потом и не поняли, почему оказались в постели, что
такое с ними случилось? Жара виновата или веселое летнее безделье, занесшее их
в Ярославль?
Волга была под боком, широкая, вольная, пахнущая чистой
водой.
Изумрудные газоны поднимались к ухоженной набережной,
оркестр играл, визжали дети, прогуливались парочки, пароход гудел басом,
здороваясь. Невозможно было вернуться в Москву, и они не стали возвращаться,
прошатавшись весь вечер по волшебному городу, полному вечернего воздуха,
голубей, туристов и как будто речного отблеска. У них был один номер на двоих,
зато шикарный, двухкомнатный — ничего, кроме «апартаментов», в гостинице не
осталось. Их нисколько это не смущало, они прекрасно уживались в «апартаментах»
Данилова в Последнем переулке и в кратовских «апартаментах» уживались тоже.
Они ужинали в ресторане, куда Марту поначалу не хотели
пускать, потому что она была в шортах. Пока Данилов выяснял отношения с
охраной, Марта отошла за угол и повязала на бедра расписной мусульманский
платок, привезенный с Бахрейна. Платок был громадный, очень тонкий, почти
прозрачный, весь его можно было спрятать в кулак. Марта его обожала и иногда
накручивала на голову — от солнца, как она говорила. Платок очень шел ей и
делал в самом деле похожей на мусульманку. Импровизированная вечерняя юбка
полностью удовлетворила охрану, и в ресторан они были допущены и полвечера
хихикали как идиоты над этим платком, повязанным на бедра, и над тем, как они
всех провели.
В этом ресторане, который чуть было не уплыл из-под носа,
было так вкусно, и они сидели долго, упиваясь вечером, свободой и близостью
друг друга, что было так приятно и так никого ни к чему не обязывало!..
Дальше…
Дальше Данилов ничего не помнил. За своим шикарным ужином
они выпили только одну бутылку вина, но он все равно ничего не помнил.
Помнил только, что он ничего не мог с собой поделать. Совсем
ничего. То ли из-за этого платка, сквозь который просвечивали ее загорелые
сильные ноги, то ли от того, что, когда они сидели на набережной, над черной
водой, кое-где политой светом фонарей, тонкая рука с широким и странным золотым
кольцом лежала у него в руке, то ли от того, что она смеялась и он видел ее
стройную энергичную шею, и белые зубы, и крепкую грудь под тонкой майкой.
Когда они оказались в своих «апартаментах», все произошло
само собой. И это было так легко, так правильно, так не похоже на «идеальный
секс» из кино, который хорошо удавался им с Лидой!
Марта была агрессивной и требовательной, сильной и очень
соблазнительной. Как-то сразу он понял, что с ней он может не следить за собой
и не думать о том, какое впечатление производит. Она хотела его, именно его, и
ей не было дела ни до каких впечатлений.
Не было неловкости первых минут и отчаяния последних. Пламя
гудело — ровно, сильно, долго, и оно поглотило все. «Неужели мы с тобой столько
лет знакомы?» — вдруг спросила она с изумлением. Ее нога скользила по его ноге,
а локти упирались в грудь. Руками он держал ее спину, влажную и подвижную, как
у молодой лошади. Она взяла его за волосы, сильно оттянула его голову назад и
впилась в шею, как будто укусила. Он тоже делал с ней все, что хотел, и утром,
рассматривая красные отметины на бледной коже, гордился и восхищался ими!
Это была самая долгая ночь в его жизни. Вернувшись из душа,
он обнаружил Марту на балконе, все в том же мусульманском платке, завязанном
теперь на груди. Ветер теребил и вздувал его, открывая все, что он только что
видел, трогал, держал в руках, рассматривал и присваивал жадно, как голодный.
Волосы у нее были взлохмачены, щеки горели, странное кольцо
сияло на тонком пальце, и Данилов решил, что теперь-то он точно умрет.
Потом он лежал, а она рассматривала его, совершенно голого,
и ничего не стеснялась, и трогала, и пробовала на вкус, и отступала, и
наступала снова.
Данилов вытер ладонью потный лоб и понял, что ему так жарко
потому, что он сидит в дубленке. Через некоторое время он догадался ее
расстегнуть, но почему-то так и не снял.
Утром они дружно сделали вид, что ничего не произошло.
Как в детской игре. Словно совсем ничего не было.
Почему?! Зачем?!
Он не знал. Потом он убеждал себя, что он очень боялся ее
потерять, и не знал, смогут ли они быть такими же хорошими любовниками, как
друзьями, и, кажется, такой же или подобной глупостью утешалась и Марта, и все
это было не правдой.
