— Ничего.
— Дальше. Голубая краска на моем ботинке. Есть две
возможности. Первая — я наступил в нее в квартире у Веника. У него ремонт, и
голубую краску он приготовил для ванной. Вторая — я наступил в нее просто на
улице. Кто-нибудь разлил, и я наступил.
— Можно подумать, что у нас улицы залиты голубой краской!
Особенно зимой. Кроме того, ты и пешком-то не ходишь, Данилов!
— Все равно, такую возможность нельзя исключить.
— Не будем исключать, — согласилась Марта.
— Ты смеешься? — спросил Данилов подозрительно.
— И не думаю даже.
Он еще некоторое время писал.
— Данилов, а если это краска от Веника, ну, в смысле из его
квартиры, значит, он разгромил дачу и написал: «Это только начало»?
— Не знаю, — ответил Данилов раздраженно, — я пока ничего не
знаю. В понедельник, когда я нашел у себя в спальне рубаху, ко мне заезжали
все. Корчагин утром, Грозовский вечером. Тарасов, Лида и Веник тоже вечером.
Любой из них мог оставить рубаху. Лида сказала, что она потеряла брелок и
теперь по полчаса ищет ключи от машины. Брелок был янтарный.
— Какой?!
— Янтарный. Опять совпадение?
— Да это чертовщина какая-то, а не совпадение, Данилов! —
возмутилась Марта. — Она не могла стукнуть охранника по голове и все там
разгромить. Она слишком… нежная и красивая.
— Не знаю, — сказал Данилов.
— И потом — зачем?! Она что, так сильно тебя ненавидит?!
Ведь все это делает человек, который ненавидит тебя, Данилов. Ненавидит так,
что готов на все, только чтобы ты понял, как близко он подошел к тебе и ему
ничего не стоит сделать с тобой все, что угодно!
Данилов посмотрел ей в лицо.
— Он дает тебе понять, что знает все твои тайны, и слабости,
и страхи, что он знает все! Как ты спишь, как смотришь на себя в зеркало, где
держишь свои рубахи, что ты любишь — тот дом, к примеру! И все это он может у
тебя отнять, хоть сейчас, сию минуту! Он может прийти в твой мир, наследить,
напакостить и остаться безнаказанным, потому что уверен, что ты слабый, что ты
никогда его не одолеешь! Ты же все это понимаешь, Данилов, даже лучше, чем я,
понимаешь, а пишешь какие-то глупости — кто звонил, кто не звонил, кто знал,
кто не знал!..
— Тебе нельзя волноваться, — сказал Данилов тихо.
Он понятия не имел, что его собственные мысли, высказанные
другим человеком, произведут на него такое сильное впечатление. Как удар под
дых, когда он увидел на своей постели рубаху с красными тошнотворными пятнами.
— Чтобы понять, кто это сделал, я должен рассуждать логично.
Поэтому и пишу, кто звонил, кто не звонил.
— Нет никакой логики, — сказала Марта, вдруг сильно устав, —
есть только ненависть и злость. Одна сплошная злость и ненависть. Кто тебя
ненавидит?
— Семья моей жены, например. Они уверены, что я виноват в ее
смерти.
— Веник?
— И Веник тоже.
— Веник только и делает, что клянчит у тебя деньги. Кто
станет его кормить, если не ты? Ему невыгодно уничтожать тебя, Данилов. Если
только он не полный дурак.
— А если полный дурак?
— Тогда не знаю.
— Когда я приехал домой и нашел Нонну, на ней была очень
белая блузка. Такая белая, что даже глазам больно. На блузке были пятна крови.
Эту рубаху с пятнами подложил человек, который тогда застрелил мою жену. Я это
понял ночью, как только решил, что все еще не сошел с ума.
— Господи боже мой, — пробормотала Марта, — я об этом не
знала…
— Об этом никто не знал, кроме меня и… милиции. И убийцы,
конечно. Почему-то именно сейчас он решил разделаться со мной тоже.
— Боже мой, — повторила Марта.
— Ну вот. Еще записки, которые прислали нам обоим, тоже
непонятно зачем. И кассета.
— Какая кассета?
— Ту, которую заменили в камере на даче у Кольцова. В машине
у Олега Тарасова валялась кассета.
— Так он же сказал, что это запись его концерта! — удивилась
Марта.
— На полу? Под ногами? Ты не знаешь Тарасова! Он страшно
гордится своими концертами, он с ними носится, как…
— Как ты со своими домами, — подсказала Марта, и Данилов
улыбнулся.
— Примерно. Странно, что она валялась на полу. Она должна
была на сиденье лежать, с почетом завернутая в целлофан, что-то в этом роде.
— Он не знал, что ты едешь на дачу, и вообще он только
прилетел из Лиссабона, или откуда он там летел!
— Все равно странно. Кстати, ты не заметила, какая машина
пыталась меня задавить?
— Нет, — призналась Марта с сожалением, — я на нее и не
смотрела. Я только на тебя смотрела. Вроде бы темная.
— Та машина, которая выехала нам навстречу с лесной дороги,
тоже была темной. Помнишь?
— Данилов, по-моему, и так понятно, что все это — дело рук
одного человека, следовательно, и машина одна и та же. Или ты думаешь, что ради
того, чтобы тебя запутать, он купил себе несколько машин?
Они помолчали. Над остывающей туркой клубился тонкий
кофейный пар.
Марта понюхала пар и спросила:
— Как твои раны?
— Ничего, спасибо.
— Может, выпьешь какой-нибудь нурофен? А то спать не будешь.
— Я и так спать не буду, — весело ответил Данилов, — а тебе
пора. Завтра рабочий день. Кстати, я хотел сказать, что завтра ты поедешь на
работу на моей машине, а твою я сам заберу, подъеду к твоему офису, и мы
поменяемся.
— А может, ты довезешь меня утром до работы, а вечером до
машины, и дело с концом?
— Можно и так, — согласился Данилов.
Зазвонил телефон, и это было так странно, что Данилов
посмотрел сначала на Марту, потом на часы, а потом только снял трубку. Было
половина первого. Звонила мать.
— Что случилось? — спросил Данилов, когда наконец понял, что
это она. — Что произошло, мама? Все в порядке?
Правилами было установлено, что она звонит ему раз в две
недели по субботам или воскресеньям. В восемь утра, до бассейна, но после
тренажерного зала.
Из-за этих проклятых правил он почти не спал ни в субботу,
ни в воскресенье. Ждал, как будто его должны были тащить на эшафот.
