— Ты и так нарушил все свои правила, Данилов! Пришел голый в
гостиную, рубаху кинул в ванну, ботинки так и не снял!
Он посмотрел на свои ноги в лакированных ботинках. Правда,
не снял.
Грудь под тугой повязкой саднило ужасно.
— Я сейчас вернусь.
Нужно было не только переодеться. Нужно было зайти в ванную
и еще раз посмотреть на то, что было написано на зеркале.
В спальне Данилов, охая и кряхтя, стащил с себя брюки и со
всех сторон критически изучил их. Может, хорошая химчистка еще сможет их
спасти. Пиджак придется выбросить, это уж точно. Кое-как нацепив на себя
домашнюю одежду, — Марта крикнула, не помочь ли, но он решительно отказался, —
пошел в ванную.
Свет горел, и не было даже предлога, чтобы помедлить перед
дверью.
Бурые потеки на чистой блестящей поверхности, попавшие даже
на кафель, и надпись розовыми корявыми буквами: «Ты виноват».
Буквы исходили ненавистью, странно, что от этой жгучей
ненависти, как от высокой температуры, не треснуло стекло…
Морщась от отвращения к этой ненависти, которая дышала ему
прямо в лицо, Данилов взял плоскую пластмассовую лопаточку, торчавшую в стакане
с зубными щетками. Эту лопаточку Марта использовала в каких-то своих, неведомых
Данилову целях. Стараясь не дышать от отвращения, Данилов соскреб с зеркала
часть буквы «Т» и посмотрел на свет.
Какая-то розовая субстанция, собравшаяся на лопаточке
неровной горкой.
— Что ты делаешь?
Конечно, она пришла и сунула нос в дверь! Разве она могла не
прийти!
Как он будет жить, когда родится ребенок и ей станет не до
него? И «до него» не будет уже никогда?!
— Я смотрю, — сказал Данилов недовольно и отодвинулся, чтобы
она не касалась его, — и пытаюсь понять, что это такое.
— Ты эксперт-криминалист?
— Я не эксперт-криминалист, но, по-моему, это губная помада.
Марта сунулась еще ближе, почти касаясь носом его руки, в
которой была зажата лопаточка.
— Почему? Почему помада?
Он подцепил на палец крохотный розовый сгусток и размазал
его.
— Это точно помада. Она даже пахнет помадой. И блестит. Что
добавляют в помаду, чтобы она блестела?
— Перламутр. — Марта тоже осторожно понюхала. Пахло
действительно помадой. Она потрогала пальцем розовые остатки на лопаточке,
размазала и снова понюхала.
— Что ты там говорила про толченое стекло и крысиный яд? —
спросил Данилов.
— Женщина не может ударить по голове так, чтобы треснули
кости, — уверенно сказала Марта, — если только она не такая… как твоя
Знаменская.
— Да, — согласился Данилов. — Ты иди, я здесь все уберу и
приду к тебе.
— Как ты думаешь, может, нужно эту… помаду оставить для
экспертизы?
— Для какой экспертизы, Марта?
— Данилов, я считаю, что нужно обратиться в милицию, —
сказала Марта твердо. Он усмехнулся.
— Давай обратимся, — согласился он любезно. — Что мы там
скажем?
— Что разгромили дом Тимофея Ильича Кольцова, и ударили по
голове его охранника, и написали на стене странную надпись голубой краской, что
в постель тебе подкинули окровавленную рубаху — кстати, непонятно, чья там
кровь, — а потом на зеркале…
— А Тимофей Ильич, и даже не он сам, а кто-нибудь из его
окружения скажет, что у меня бред и никакой дом не громили. Он сразу не
позволил вызвать милицию. Охранник упал с лестницы и ударился головой. Все
остальное чистой воды бред. Окровавленная рубаха в спальне, на зеркале написано
«Ты виноват» — ну и что? Никого не убили и даже не покалечили. Никакого, —
Данилов поискал слово, — состава преступления нет.
— А машина? Которая хотела тебя сбить?
— Мало ли пьяных гоняет по вечерам!
— То есть в милицию мы не пойдем, — подытожила Марта злобно.
— Нет. Не пойдем.
— Ну и черт с тобой.
Оставшись в одиночестве, Данилов аккуратно соскоблил с
зеркала все розовое, что там было, и сунул лопаточку в коробку из-под туалетной
воды. Он и сам не знал, что будет делать с этими «вещественными
доказательствами». Потом тщательно — три раза подряд — вымыл зеркало и стену и
побрызгал какой-то химией из плоской бутылки. На бутылке было написано, что она
«возвращает блеск».
Потом, стараясь не смотреть, вытащил из ванны свою бывшую
рубашку и вместе с пиджаком запихал в пакет. Пакет придется вынести до прихода
Нинель Альбертовны. Ее расспросов Данилов бы не вынес.
— Я подумал, — сказал он, вернувшись в гостиную, где Марта в
одиночестве с мстительным видом поедала огромный ломоть жареного мяса, — почему
рубаху, ту, концертную, мне подложили в спальню, а зеркало раскрасили именно в
ванной?
— И почему?
— Я однажды слышал, что человек больше всего пугается, если
находит паука под своим одеялом. Если сидишь на траве, а паук ползет по твоему
ботинку, пугаешься куда меньше.
Марта перестала жевать.
— И что?
— Ты боишься, если что-то гадкое оказывается рядом с тобой,
когда ты особенно беззащитен. Спальня и ванная — это такое очень личное
пространство. То, что там был кто-то чужой да еще делал что-то отвратительное,
выбивает из колеи куда сильнее, чем… чем, если бы на кухне переколотили всю
посуду.
Марта смотрела на него с внимательным и напряженным
сочувствием.
Данилов встал и принес из кармана дубленки сигареты.
— Когда я нашел ту рубаху, то решил, что спятил, — сказал он
твердо и взглянул Марте в глаза. — Я боюсь спятить с шестнадцати лет. Я не мог
выступать, мне казалось, что у рояля сейчас упадет крышка и отрежет мне пальцы.
Я боялся не только зала, но и рояля. До сих пор вижу во сне, что мне отрывает
пальцы и затягивает внутрь, в рояль. Полночи я был уверен, что сошел с ума, а
потом все-таки понял, что еще нет. Если бы я сегодня приехал один, да еще с
дыркой в груди, и увидел эту надпись, не знаю, что со мной было бы. Ты
нормально переносишь табачный дым?
— Я отлично переношу табачный дым, — уверила его Марта
немного дрожащим голосом. Она даже не подозревала, что Данилов боится
сумасшествия.
Данилов с его уравновешенностью, сдержанностью,
рассудочностью, с его логическим умом и твердым представлением обо всем на
свете!
